А наутро следующего дня Гараим снова стерёг её у двери в спальню. Едва она вышла — он вручил ей вдвое большую охапку этих маленьких цветочков, которые местные называют бореалисами. И лукаво улыбнулся. Не иначе, как на этот раз тоже будет ждать её реакции, когда цветы засветят своё сияние. Ну уж нет, теперь Нилия решила, что будет держать себя в руках.

К вечеру второго дня её ждал новый подарок — изящные серебряные украшения со вспыхивающими голубыми искрами беломоритами. Он преподнёс их официально, в очень торжественной обстановке прямо за ужином. Отцы умилялись, а советники обоих владык расплылись в довольных улыбках, когда Нилия милостиво позволила северянину застегнуть у себя на запястье причудливый звеньевой браслет с камнями. Как аккуратно он дрожащими пальцами возился с застёжкой, боясь прикоснуться к её руке! Глядя на него, она и сама разволновалась. А потом он надевал на неё медальон, и когда приподнимал и откидывал её волосы, чтобы застегнуть цепочку на шее, у него — Нилия почти услышала это! — даже сердце замерло и перестало биться. Она чувствовала эту напряжённую учтивость, с которой он ненароком касался её. А когда он наконец выдохнул и отступил на шаг, любуясь ею, его вздох долетел до её шеи и пробежал по коже. Нилия задрожала, и тут же рассердилась сама на себя — не хватало ещё какому-то северному дикарю тягаться с Эргоном!

В ту ночь она плохо спала, но виной тому были вовсе не звёздочки-бореалисы, что снова раскинули по стенами яркие переливы сияния. И не подарок Гараима — беломориты в величавом холодном обрамлении серебра. Нилия далеко их не прятала — положила их на столик рядом с кроватью. То возьмёт их, погладит пальцем и залюбуется причудливыми вспышками, которые высверкивали где-то в глубине камня, отражая свет бореалисов. То положит обратно на столик, гадая, почему же всё здесь на севере такое — с виду невзрачное и очень простое, и только под покровом сумерек эта простота раскрывалась яркими оттенками.

Она посмотрела на своё запястье. Там было другое украшение, которое здесь, на севере, она не снимала даже на ночь. Чёрный браслет, когда-то подаренный Эргоном, был ей дороже всех знаков внимания её северного жениха. Казалось, будто если она снимет его — и развеется вся та память, заключённая в нём и принадлежащая теперь только одной Нилии. А рядом с северянином снять этот браслет значило предать Эргона, которого она так бережно всё ещё баюкала в сердце.

Нилия украдкой, будто стесняясь неведомо кого, гладила блестящие агаты на браслете. В эти минуты сердце словно душили ремнями. Она скучала по Эргону. Хуже того: она скучала по тому Эргону, которого больше нет. Он хуже, чем умер. Иногда девушка думала — ей легче было бы, если бы он умер. Остался бы светлый образ любимого. А новый Эргон был ничем не лучше северных дикарей.

Нилия закрыла глаза и долго пыталась не выпускать слёзы из-под век. Но в конце концов она сдалась, и два обжигающих ручья полились по щекам.

На четвёртый день Нилия вышла из спальни хмурая от бессонной ночи, полной воспоминаний. Гараим на этот раз разнообразил свой набор подарков: он явился без цветов, зато с восхитительной лисьей накидкой из нежнейшего серебристо-серого меха. Нилия с напускной вежливостью приняла подарок, но не удержалась от того, чтобы хмыкнуть при мысли о том, будет ли светиться ночью и лисий мех тоже. Зловещее, должно быть, зрелище! Это вам не цветочки.

Сегодня, на пятый день визита, Нилия вдруг осознала, что устала скорее не от унылого холодного Зимбрега, а от пелены собственных мыслей и воспоминаний, которая застила всё на свете, в том числе и красоту северных земель Генсландии.

Лисья шубка отлично грела — и главное, она не светилась в темноте! Нилия смотрела вдаль — это её успокаивало и лечило все её тревоги. Вид моря, говорят, как-то по-особенному действует на человека: кажется, будто когда ты смотришь на него, сердце вылетает из груди и летит за твоим взглядом, и порхает над морем, глядя, как перекатываются волны и наталкиваются на огромные каменные береговые глыбы.

Ветер подхватывал брызги и приносил даже сюда. Они маленькими льдинками впивались в лицо Нилии. А она растапливала их прямо на щеках непрошенными обжигающими слезами.

Гараим появился на холме, где стояла девушка. В руках у него была меховая накидка. Он опасливо, будто к дикому кусачему зверьку, подобрался к Нилии и накинул на неё прямо поверх шубы ещё одну меховую накидку. И осторожно приобнял за плечи. Нилия повернула голову и метнула в него такой взгляд, что он тут же убрал руки.

— Что я… творить нехорошо? Зачем ненавидишь?

— Всё хорошо, — быстро сказала Нилия. Она медленно обернулась к Гараиму. Светловолосый мужчина смотрел на неё сурово и тоскливо, как брошенный пёс. Нилии даже стало жаль его. Она ободряюще улыбнулась и вежливо сказала, — Ты хороший.

— Гуляем? — он повёл рукой перед ними, приглашая пройтись.

— Да мы уже и так гуляем, — отмахнулась Нилия, хотя прекрасно догадалась, чего он хотел. Он стушевался.

— Идём туда? — вторая попытка пригласить Нилию наткнулась на её бесцветный взгляд.

— Идём домой, — отрезала Нилия. — Холодно.

Он вздохнул, и в этом вздохе угадывалась каменная тяжесть. Трудно разговаривать, ведь он не очень-то знал её язык. А она не делала усилий, чтобы выучить генсландский. Как ему объяснить, что у неё в голове нет ни Гараима, ни свадьбы, ни проклятого севера с его нескончаемыми ветрами? Он же не виноват, что Эргон упал в Леду.

За обедом Нилия угрюмо уставилась в свою тарелку и изучала местную еду. Она погрузилась в мысли. Утром отец сообщил Нилии две новости. Хорошую — послезавтра предстояло наконец-то ехать домой. И просто кошмарную — северные дикари поедут с ними в Кронград. Значит, даже дома эта глыба мускулов в звериных шкурах будет ходить за ней и говорить исковерканные комплименты. В последний день весны Нилии исполнится восемнадцать лет, и северяне, разумеется, задержатся на праздник в столице Белой Долины.