— Благодарю, братец.

С размером брюк санитар более-менее угадал, во всяком случае, они не падали с меня и не нуждались в подтяжках, я их лишь слегка подвернул.

Санитар усмехнулся. Я удивлённо посмотрел на него.

— Я что-то делаю не так?

— Наоборот, вы всё делаете правильно. Не выходя из психушки, вы точно угадали нынешнюю моду. Лондонские франты полюбили брюки с отворотами.

— Да? Что ж, буду знать…

— Рубашка, мистер.

— Сейчас примерим.

Дешёвая рубашка из твёрдого как камень хлопка, без воротника, жала в плечах. Послышался лёгкий треск.

— Поаккуратней с движениями, мистер, не то разорвёте её пополам…

— Тогда у меня будут сразу две рубашки.

— Я так не думаю, мистер.

— Открою тебе секрет: мы с тобой мыслим в одном направлении. Другой рубашки, случаем, у тебя не завалялось?

— Нет, мистер. Не завалялось. Могу разве что предложить свою. Мы с вами примерно одной комплекции. Я купил её за два шиллинга на распродаже — вам уступлю за шиллинг. И ещё воротник из целлулоида. Отдам за три пенса, но, клянусь усами моей дорогой бабушки, воротник — как новый и прослужит вам верой и правдой ещё много лет.

Санитар не производил впечатление чистоплотного человека, скорее— наоборот, поэтому я отказался от столь щедрого предложения. К тому же не уверен, что у меня водились эти шиллинги и пенсы.

Если верить тому, что я вычитал о настоящем Лестрейде в газетах, он был беден как церковная мышь и вряд ли за эти два года на него (то есть теперь на меня) откуда-то могло свалиться богатое наследство.

— Пока похожу в этом, а дальше будет видно, — сказал я. — Какая нынче погода?

— Как всегда — скверная. Поэтому я прихватил для вас рыбацкий свитер. Он, конечно, пропах рыбой, чего и следовало ожидать, зато в нём вы точно не замёрзнете.

— Хм… Давай свитер.

В ужасный свитер толстой вязки влезло бы ещё двое таких, как я, но в нём действительно стало теплее.

Так же для меня нашлись плотные шерстяные гольфы рабоче-крестьянского красного цвета и стоптанные башмаки. Правый уже вовсю просил «каши».

Увенчала наряд клетчатая кепка с большим козырьком.

— Ну как? Если я выйду в этом на улицу — меня точно не арестует какой-нибудь бдительный полисмен? — поинтересовался я.

— Даже если к вам привяжется не в меру ретивый констебль, при себе у вас будет справка о выписке из нашего богоугодного заведения. Поверьте, никакой полисмен не захочет с вами связываться… — заверил санитар.

— Шикарное начало!

— А то! Везде есть свои и отрицательные и положительные стороны. Знаете, мистер Лестрейд, а я ведь помню, каким вас сюда привезли… Дай бог памяти, с тех пор прошло уже два года. Как летит время… — сокрушённо протянул собеседник.

— И как? Перемены налицо?

— Разительные, мистер. Тогда вы были жалкой тенью человека. Были подавлены, нелюдимы, видели в каждом врага…

— А теперь?

— А теперь я бы, пожалуй, позволил вам ухлестнуть за моей старшей дочкой. Она, конечно, дура дурой, но стоит ли требовать большего от девчонки? Главное, всё, что нужно, при ней. Говорят, мы с ней одно лицо, — гордо вскинул синий подбородок санитар.

— Не приведи господь, — тихо произнёс я. — За что несчастной такое наказание?!

— Вы что-то сказали? — навострил уши он.

— Нет-нет, это я уже о своём…

— А… Пойдёмте, мистер. За вами приехал какой-то джентльмен из Лидса. Если я правильно понял доктора, то он… ну, этот джентльмен, из полиции, — доверительно сообщил санитар.

От меня не укрылось с каким отвращением он произносит это слово — «полиция».

— Не любишь полицейских?

— За что мне их любить? — удивился он.

— Я ведь тоже в прошлом был полицейским… — напомнил я.

— С тех пор утекло много воды, мистер. У вас было достаточно времени, чтобы поразмыслить.

— О да! Времени было достаточно, — согласился я.

Мы прошли вдоль длинной галереи, которая чем-то походила на зверинец: такие же решётки и клетки, только вместо животных там сидели люди… или то, что когда-то было людьми.

По одну сторону находились женщины, по другую мужчины.

Мои «апартаменты» располагались аккурат напротив дамы, страдающей от шизофрении. С утра до ночи она вела весьма оживлённую беседу между разными «я». То смеялась над шутками, то плакала, то впадала в ожесточённый спор.

Вот уж кому никогда не было скучно.

По пути то и дело попадались другие пациенты. Были те, кого с виду не отличить от нормальных, а были и те, кто мяукал, ходил на четвереньках, изображал экспресс «Лондон-Йорк» или настенные часы-ходики.

— Джордж, говорят тебя отпускают?! — остановил меня один из самых тихих и беззлобных пациентов — вечный ребёнок по имени Джой.

Его психический возраст остановился где-то между четырьмя или пятью годами, обычно он сидел на полу и возился с воображаемыми игрушками, изредка скакал, удерживая между ног невидимую палку, словно лошадь.