Скорее всего, и автору бы он остался неизвестен, если бы у него не имелось Сочинений М. Михайлова в 3-х томах, изданного в 1958 году.

Тем, кто интересуется ранним периодом истории человечества, рекомендую прочитать очерк Михайлова «За пределами истории». Сейчас бы этот очерк назвали эссе.

[2] Еще. Честно скажу, что вставил стихотворение Михайлова не для объема. Вообще — можно было бы и без него обойтись. Просто захотелось, чтобы не я один вспомнил забытых нынче талантливых людей.

[3] Автор стихов Виктор Гусев. Кстати, дедушка спортивного комментатора Виктора Гусева.

Заработался сегодня. Уж так заработался, прописывая синопсис нашей будущей книги, что про обед забыл и даже про чай. А времени-то уже четыре часа!

Сослуживцы решат, что Чернавский совсем свихнулся, даже чай не пьет, собирается сгореть на рабочем месте. Ага, я тут и «сгораю», занимаясь личными делами.

А у Аньки сегодня щи. Девчонка знает, что я их люблю и готов есть и на первое, и на второе. Но укажите пальцем — кто щи не любит?

Эх, задаст мне прислуга за неявку. Да и мне любопытно — как прошел первый учебный день?

Что ж, тогда посижу полчасика, покумекаю — что бы еще такого интересного ввести в «Вадима и его команду», а потом и пойду.Любовную линию самому ввести? Или оставить на откуп Аньке? Диалоги у меня хорошо получаются, а вот описания природы, да про любовь — у нее.

Пожалуй, пора. Только начал собирать бумаги, как раздался стук в дверь и на пороге появился Фрол Егорушкин.

— Разрешите, ваше высокоблагородие?

— Заходи, — кивнул я, делая вид, что просто бумаги перебираю, а не собираюсь потихоньку слинять.

— Вот, ваше высокоблагородие, привел, — сообщил фельдфебель, пропуская в кабинет женщину средних лет, невысокую, в черном платке. Судя по распухшим глазам — только что рыдала навзрыд. Да и сейчас еще не отошла.

— Это у нас родственница усопшей? — догадался я. Хотел спросить — и на кой ты ее привел, если самоубийство, но вместо этого встал со своего места и помог женщине расположиться на «гостевом» стуле.

— Так точно, — доложил городовой. — Свекровь покойной Катерины — Ангелина Михайлова. В покойницкую сводили, опознала невестку, бумажку про опознание составили. Господин пристав велел к вам вести. Дескать — чтобы все сразу и сделать.

То, что это свекровь, я и сам догадался. Опять-таки не понял — зачем она мне? Точно, избаловал я полицию, ничего сами не хотят делать.

Я думал, что свекровь утопленницы какая-нибудь Кабаниха, сжившая со свету невестку. Ба, так у той, из «Грозы», даже имя-то было Екатерина.

Отвлекся. Так вот, полагал, что увижу суровую «матриархиню», а здесь расстроенная донельзя женщина. Водички бы ей дать, что ли. Вот только, графин у меня пустой.

— Фрол, — протянул я городовому графин. — Не в службу, а в дружбу — спустись к служителю, пусть наполнит.

— Да я и сам сейчас на колодец сбегаю, — хмыкнул Егорушкин.

— Не надо на колодец, — испугался я. — К Петру Прокофьевичу подойди — он все знает.

Знает служитель, что у следователя бзик — не пьет сырой воды, хоть бы и из колодца, поэтому у ветерана имеется специальный кувшин, в котором держит для меня кипяченую воду.

Из родника бы попил, если родник в лесной чаще, а сырую воду из колодца возле здания Окружного суда, когда недалеко коновязь, а вокруг стоят жилые дома, с примыкающими к ним сортирами — ну его на фиг!

Фрол ушел, а я начал рассматривать свекровь, зачем-то пытаясь определить ее нрав. Не иначе, боялся, что сейчас начнет скандалить.

— Ангелина, а по батюшке-то вас как? — спросил я.

— Никодимовна я, — ответила женщина, а потом, посмотрев на меня, спросила: — Катьку-то резать будут?

Не сразу и понял, что она имеет в виду, потом дошло.

— Будут. Только не резать, а проводить вскрытие, — сообщил я, стараясь, чтобы мой тон был не слишком-то хамским или циничным. Решил пояснить: — Нам, Ангелина Никодимовна, нужно убедиться, что Катерина сама с собой покончила.

— А разве ж не сама? — горько усмехнулась женщина. — Кто бы Катюху топить-то стал? Вон — городовой-то наш говорит, что сама утопла, что доктор это подтвердил. Так чего еще-то? Ее и так за кладбищем хоронить станут, чего ж издеваться-то?