При худшем раскладе у меня в рукаве имелся козырь в виде тени колосса, способной разрубить поместье пополам. Главное в таком случае — самому не попасть под удар.

Эти мысли вихрем пронеслись в голове, пока я тащил Николая за его бабушкой. В лаборатории стоял мощный и резкий химозный запах, который был мне незнаком, но от этого не становился менее неприятным. Исходил он из великого множества склянок, наполненных субстанциями самых разных цветов и консистенций. Они крепились в пазах сложных аппаратов, состоящих из причудливо загнутых трубок и прозрачных емкостей, занимавших почти все столы, которые стояли тут повсюду.

Бумаги, книги и документы валялись то тут, то там. В размещенных вдоль стен шкафах попросту не хватало места для всех этих записей. Неровные стопки документов поднимались с пола кривыми угловатыми башнями едва ли не в человеческий рост.

— Куда дальше? — я замер посреди лаборатории.

Николай снова резко дернулся, но у меня получилось его удержать. Ногой не приходящий в сознание граф снес один из аппаратов, и осколки стекла застучали по полу. Рукой же молодой Шереметьев задел две стопки бумаг, но учиненный им беспорядок сейчас волновал хозяйку лаборатории меньше всего.

— За мной, — она подошла к одному из шкафов и начала быстро вытаскивать случайные книги с разных полок.

По крайней мере, мне так показалось поначалу. На деле же Людмила Валерьевна точно знала, какой том и с какой силой нужно потянуть за корешок, чтобы активировать нужную последовательность. Задействовав с десяток фолиантов, графиня отошла в сторону, и пол перед ее ногами разъехался в стороны.

Из открывшейся черной бреши пахнуло холодом и сыростью. Подсознание незамедлительно подкинуло мне воспоминание о недавней прогулке по забытым коллекторам под Москвой. Оставалось лишь надеяться, что внизу нет гнезда полозов и тварей со щупальцами.

Николай на моих руках вновь заскрипел зубами и застонал. Его грудь заходила ходуном, и на губах толчками начала появляться кровь. Веки поднялись, обнажая белые закатившиеся глаза, ресницы затрепетали, мышцы на лице начали непроизвольно и часто сокращаться.

— Быстрее! — поторопила меня скрывшаяся в потайном ходу графиня.

Я начал спускаться за ней так быстро, как только мог. В узком уходящем вниз коридоре приходилось двигаться боком, чтобы голова и ноги Николая не скребли по стенам. Благо, ступени под ногами были широкими и ровными, а дарованное Чернобогом ночное зрение позволяло ориентироваться в темноте.

Когда я находился на середине спуска, внизу зажегся свет. Что-то гулко загрохотало, словно несколько предметов разом сбросили на пол.

— Живее! — раздраженно крикнула Людмила Валерьевна.

В ответ на приказной тон, я лишь зло скрипнул зубами, не хуже непрерывно дергающегося на моих руках Николая. Почувствовав мой гнев, сознание Чернобога внутри моего собственного с готовностью встрепенулось, реагируя на негативную эмоцию и тут же многократно усиливая ее. Пришлось поднапрячься, чтобы подавить нарастающую злобу.

Графиня ждала меня в длинном помещении, напоминающем ангар, но более скромных размеров. Это тоже была лаборатория, но то, что здесь хранилось, едва ли одобрили бы окружающие. Я словно вновь оказался в Кунсткамере Санкт-Петербурга, где один раз бывал на экскурсии…

Помимо различных устройств и аппаратов, под особняком Шереметьевых хранилась впечатляющая коллекция самой разной мерзости: в емкостях с прозрачным раствором плавали не только отсеченные конечности и внутренние органы, но и целые уродцы всех мастей, причем не только человеческие. Вдоль ближайшей ко мне стены на столе стоял целый ряд заспиртованных детей-извергов. Имелись тут и живые личинки полозов, плавающие в мутной жиже.

Гнев Чернобога закипел в моих жилах, требуя уничтожить это место.

— Хватит глазеть! — голос графини вернул меня в реальность.

Я тряхнул головой, отгоняя наваждение, и поспешил к ворожее. Она дожидалась меня у широкого стола, с которого недавно сбросила все содержимое прямо на пол. Людмила Валерьевна подвезла ближе тумбу с прозрачным коробом. Внутри слабо извивалась личинка полоза размером с откормленного кота. В нескольких местах мелкая чешуя была удалена явно хирургическим путем, и к обнаженной плоти присосались пиявки.

— Клади мальчика на стол и держи, — велела мне ворожея, ловко подцепляя пинцетом одну пиявку за другой и перекладывая их в небольшую мензурку

Пока я размещал обмякшего Николая на столе, его бабушка щелкнула пальцами и своим даром заставила пиявок лопнуть изнутри, после чего слила часть образовавшейся в мензурке крови до определенного уровня, а остатки перелила в пробирку, которую закрепила над горелкой.

Пока жижа закипала, ворожея сделала надрез на своем пальце и добавила туда три капли своей крови, после чего посыпала получившуюся субстанцию фиолетовым порошком. Из ближайшего стола она достала еще одну склянку с уже знакомой мне темной вязкой жижей.