— А вы, Енох, во что верите?

— Мнение Джейка основано на теологии, с которой я не согласен. Однако многие теологии годятся на роль треснутого зеркала или захватанных очков, через которые можно различить нечто значимое. Я ничего не знаю про непостижимый дух, но подозреваю, что некоторые аспекты того, кто мы есть, не возродятся, когда такие, как Элмо, отсканируют и смоделируют наш мозг. Например, мне не ясно, сохранятся ли воспоминания, когда исчезнут физические объекты, с которыми они соотносятся. Не ясно, как мозг будет функционировать без тела, в частности без органов чувств, дающих ему целостную картину мира.

— Нужна картинка, — проговорила София, думая вслух. — Целостная и непротиворечивая картина этого мира.

— Или хоть какого-то мира, — сказал Енох.

За ночь гроза прошла; утро выдалось ясное, прохладнее вчерашнего. После завтрака из вендинговых автоматов и кофе из машины они сели в полностью заряженный электромобиль и двинулись на запад. Весь день предстояло ехать по федеральным магистралям до самого поворота на Моав. Чем дальше на запад, тем меньше становилось машин америстанского типа. На западных равнинах тяжело жилось и в менее засушливые времена первых поселенцев, а теперь они и вовсе превращались в пустыню, поскольку не могли кормить столько людей, а ровная земля и медленные реки не привлекали любителей активного отдыха. К тому времени, как на горизонте показались Скалистые горы, ветряки окончательно сменились солнечными электростанциями. Утром, пока электромобиль на максимальной скорости несся по равнине, четверо принстонцев «работали» — то есть с головой ушли в научные статьи, материалы для стажировки, соцсети, развлечения и то, что редакторы присылали им в качестве новостей. София сидела «за рулем», Енох — на переднем пассажирском сиденье. Поскольку у него не было очков, а значит, и других занятий, кроме как смотреть в окно, вежливость вроде как требовала уступить ему это место. После цивилизованного ланча в центре Денвера два часа ехали через Скалистые горы — мозаику дорогих курортов и поселков, где в щитовых домиках ютилась обслуга. Затем началась пустыня Межгорного Запада, такая же негостеприимная, как к востоку от Скалистых гор, но куда более живописная.

— Наглядный пример, — сказал Енох Софии, продолжая разговор с того места, на котором они остановились вчера. — Мы с вами сидим примерно на расстоянии метра друг от друга и смотрим на это.

Не нужно было объяснять, что «это» — захватывающая дух панорама Гленвудского каньона. Водитель-человек сбросил бы скорость, чтобы полюбоваться, но алгоритм машины, как нарочно, задался целью преодолеть серпантин на максимальной скорости.

— И не просто видим это, а и ощущаем! — полушутливо добавил Енох, когда на крутом правом повороте всех бросило влево. — Буквально ощущаем костями. Геометрия спуска и наша траектория в пространстве-времени воспринимаются внутренним ухом, и никакая виртуальная или дополненная реальность такого не создаст. И все полностью согласовано: то, что испытываете вы, и то, что испытываю я. Наше мировосприятие сходится. Я безуспешно убеждаю Элмо, что мозгу все это необходимо, что без целостного мира не только я не мог бы говорить с вами, но и мой мозг не мог бы говорить сам с собой.

— А вот еще более наглядный пример, — вставил Фил с середины заднего сиденья и сдвинул очки на лоб, чтобы лучше видеть то, что высилось посреди дороги.

Они выехали из Гленвудского каньона и оказались в широкой долине, где на скрещении дорог стоит город Гленвуд-Спрингс. Здесь федеральная трасса поворачивала обратно на восток к элитному раю Аспен. Тех, кто подобно им собирался ехать на запад в Юту, встречал анимированный ядерный гриб над разделительной полосой.

Рекламные щиты в традиционном смысле исчезли вместе с бензоколонками и пепельницами. Куда дешевле и эффективнее показывать каждому таргетированные послания через очки. Послания эти должны быть интересными и полезными, иначе их отфильтрует даже самый дешевый редканал. Если вы все-таки хотели поставить у дороги что-то, что невооруженным глазом увидят все, то наилучшим решением была голографическая проекция. Разумеется, человека-водителя это бы отвлекало, создавая угрозу аварии. Однако машины теперь ездили на автопилоте, и против голографических билбордов оставалось только одно возражение: они безвкусны и раздражают. Стандарты менялись в зависимости от места. В Гленвуд-Спрингс вульгарная агитация была под запретом; муниципальные власти следили за соблюдением хорошего вкуса, дабы сверхбогатые туристы по пути в Аспен не уехали пить кофе туда, где ничто не будет оскорблять их взор. К западу от города проходила невидимая граница, за которой разрешалось все. И кто-то, воспользовавшись этим, поставил закольцованную мультимегаваттную голограмму анимированного ядерного гриба, над которым висела огромная желтая надпись: «ПРАВДА О МОАВЕ!!»

За первой голограммой последовала целая череда объявлений, расставленных на стошестидесятимильном отрезке до поворота на Моав. За внимание проезжающих боролись по меньшей мере два разоблачительских заведения: «туристический центр» и «музей». Оба были созданы в убеждении, что Моав разрушен, а всемирный правительственный заговор это скрывает. Оба сильно смахивали на вполне коммерческие туристические приманки под видом некоммерческих организаций. Была и третья приманка; ее рекламировали куда меньше и в стиле, который ассоциировался у Софии с Национальным общественным радио. В зависимости от вашего редканала это место именовалось «Официальный информационный центр» либо «Гнездо лжи». Судя по всему, его создали адекватные люди, возможно, на деньги, выделенные с отчаяния Моавской коммерческой палатой.

Чем ближе к повороту, тем либеральнее были правила установки рекламы (если ее тут вообще регламентировали) и жестче — конкуренция. Последняя миля выглядела как перегруженный спецэффектами фильм или кат-сцена глобальной термоядерной войны в компьютерной игре. Путешественники свернули на двухполосное шоссе, по которому им оставалось преодолеть последние тридцать миль до Моава, и почти сразу проехали между двумя конкурирующими заведениями разоблачителей, которые, по сравнению со своей рекламой, выглядели убогими и заброшенными. На огромных гравийных парковках перед ними стояли единичные жилые автофургоны и школьные автобусы.

Еще через милю показалось «Гнездо лжи» — довольно новый щитовой домик, изрешеченный дырками от пуль. Вернее, вмятинами от пуль, поскольку вблизи стало ясно, что дом сделан из многослойного шедевра технологии материалов, способного противостоять пулям любого калибра. Возле дома, там, куда в самую жаркую часть дня падала тень от солнечной батареи, стоял скромный внедорожник. Софии отчего-то подумалось, что такое место достойно их посещения. Она отключила автопилот и припарковала машину рядом с внедорожником. Номера у него были выданы не штатом Юта, а муниципальной администрацией Моава, и София, читавшая об этом, знала почему. Законодательный орган Юты захватили разоблачители, утверждавшие, что Моав двенадцать лет назад уничтожили ядерные террористы. Отсюда следовало, что всякий, называющий себя его жителем, либо тролль на жалованье у мировой закулисы, скрывающей правду от честных людей, либо обманутый ею глупец. Соответственно, они запретили бюро по выдаче водительских удостоверений принимать документы из Моава. Его жители, лишившись возможности регистрировать машины в Юте, начали выпускать собственные номерные знаки, которые вскоре превратились в статусный символ и ценный сувенир. Город даже какое-то время зарабатывал на них деньги, пока этот бизнес не убили пиратские копии. Так или иначе, владелец паркетника жил в Моаве.

Они на занемевших ногах вылезли из машины и воспользовались биотуалетом. София подошла к двери домика. Та с жужжанием открылась.

— Добро пожаловать в «Гнездо лжи»! — сказала женщина лет… сорока пяти? Нет, скорее ей не было и сорока, просто она не пользовалась доступными косметическими технологиями, чтобы выглядеть намного моложе. Прическа короткая, и похоже, что стриглась сама. Очки — как были раньше, то есть только для коррекции зрения. Через них она читала роман, напечатанный на бумаге.