— Однако, не поторопились ли вы с этим гвардейцем? — с сомнением спросил Николай I, — может, еще обождем сколько-нибудь? Хотя бы годик?

Он сам привык решать вопрос с людьми. А здесь пока он еще не определился, и это его несколько волновало. С другой стороны, просил великий князь Константин Николаевич, человек надежный и знающий. Кому как не ему это решать, кем пополнять жандармерию.

Он положил перед собой рапорт на свое имя, но даже не попытался взять в руку перо-самописку, показывая, что намерен еще просто поговорить с господами жандармами, посмаковать проблему.

Он самовластный император, и ему решать, и отвечать в этом мире и на небесах, перед Господом!

Великий князь заговорил первым, понимая, что раз он был инициатором этого действия, ему нести основную тяжесть.

— Ваше императорское величество, — официально заговорил он, показывая, что видит перед собой прежде всего императора, а уже потом человека, — двукратные проверки охраны и подчиненной ему прислуги, аврал не учебной, а самой настоящей, показали, что служба поставлена не только хорошо, но и блистательно. Вот и сейчас, в случае с Марфой Грязновой — пример не учебный, а реальный, все оказалось замечательно. А то, что с ней самой возникла проблема, то вина уже не Любавина, а следователей, ведущих данное дело.

Я лично проверил все степени охраны и обслуги, и не обнаружил никакого недостатка, ни в полной мере, ни в относительной. Поэтому, ваше величество, беру на себя смелость нижайше попросить Вас наградить Любавина-2-го орденом Святослава 1 степени. Кроме того, при переводе на нашу службу из гвардии, дать ему на чин выше: гвардейский капитан равен армейскому полковнику, я прошу за беспристрастную и аккуратную службу дать ему сразу генерал-майора жандармерии.

— Однако же! — соизволил удивиться Николай I, — орден пусть. Но ты ему прямо-таки карьеру Боунопарте рисуешь. Потом перешел к актуальной проблеме: — а как ты все-таки объяснишь неприятность последних дней?

Вот ведь вопрос!

Император по-прежнему сильно волновался из-за кражи бриллиантов и этот вопрос показывал, что он считает жандармерию и, прежде всего, персонально личного следователя, должным ему, Николая I.

Следует подчеркнуть, не государству Российскому, а именно ему лично. Конечно рамках феодального строя эти понятия плотно соединялись. Но не до конца. И то, что августейший монарх считает себя обиженным лично, подчеркивает сложность обстановки.

Под неприятностью император, конечно, имел в виду очень непонятный и неприятный ущерб от скипетра — немного финансовый, на несколько сотен тысяч рублей, что для российского монарха досадный, но пустяк, и гораздо больший политический подтекст. Сколько уже позлословили монархи и правительства всего мира о несчастном императоре России!

С точки зрения попаданца, вопрос этот был в своем роде логичный и понятный. И если бы его не появилось, наоборот, были бы встречные вопросы. Что ж, он вполне готов.

— Ваше величество, по этому поводу у меня есть отдельное сообщение, пока секретное, для вас. Прикажете докладывать?

— Да, пожалуй, — как бы согласился Николай, хотя по взвинченному тону, он скорее бы уже готов рявкнуть, как перед виноватым гвардейским унтер-офицером: «Да, черт возьми, и побыстрей уже, каналья»!

Бумага по Любавину-2-му пока была отложена, но не убрана со стола. Вот оно, слово — золото. Как он скажет, так и карьера, а, может быть, и жизнь пойдет. И все же надежда какая-то небольшая есть. Он сообщил:

— Рассмотрев по указанию вашего величества, все фактические тонкости, устные и письменные доказательства, я пришел к мнению, что вы были полностью гениально правы.

Материальные повреждения скипетра появились ранее, например, при вашей августейшей бабке Екатерине Великой. Но может быть и еще позже, при вашем несчастном отце Павле Петровиче или брате Александре Благословенном. Это НЕ ПОВРЕЖДЕНИЯ, а ТЕКУЩИЙ РЕМОНТ.

Это не окончательный, а предварительный вывод, но тем не менее.

Николай помолчал, явно копаясь в памяти, и в заметном затруднении посмотрел на великого князя:

— Извини, друг мой, что-то я не помню таких своих слов. Хотя, конечно же, относительно скипетра остроумно и весьма убедительно.

Сомнения в его словах были такие большие, что император, кажется, уже готов был обвинить будущего родственника в некоторой лжи, несмотря на долю похвалы.

Константин Николаевич в душе только усмехнулся. Но нет уж, августейший родственник, я совсем не лгу, и даже не заблуждаюсь!