Когда вышли из церкви, Франческа сразу стала совсем другой и куда-то заторопилась. Она пустилась в переговоры с гондольером, велела ему повернуть обратно, к городу, проехать по Рио-де-Сан-Тровазо, потом подняться по Большому каналу, немного дальше Риальто. Снова она села возле Пьера, сжимала ему руки и как будто в самом деле не смела взглянуть на него. Она кричала гондольеру: «Санти-Апостоли! Санти-Апостоли!» Гондольер свернул направо в канал, который носит это название.

По правде сказать, Пьеру уже приелись и ребячество Франчески, и невинное её простодушие, и странная горячность. Куда его заведёт это любовное приключение? Не лучше ли подобру-поздорову удрать из Венеции? А всё-таки было досадно, что интрижка приняла такой оборот. На узкой водяной улице Франческа остановила гондолу перед какой-то незнакомой Пьеру церковью и заставила его отпустить гондольера.

— Куда же мы пойдём! Куда ты меня ведёшь? — спросил Пьер.

(Он уже стал говорить с ней на «ты».) Она, словно украдкой, сжала ему руку. Сердце у него сильно билось в этот сумеречный час.

Не стоит голову ломать, всё равно ничего не поймёшь. Там будет видно.

Через несколько шагов они оказались на набережной против лагуны, и тогда Пьер узнал место: это был квартал Фундаменте Нуове, где жило семейство Бьянки. Уж не вздумала ли Франческа привести его к своему папеньке? С ехидным смешком Пьер спросил:

— Куда же мы идём?

IV

Франческа посмотрела на него лучистым взглядом. Небо хмурилось, ветер задувал так неистово, что сил не было терпеть. С лагуны исчезли все лодки, и квартал казался совершенно безлюдным.

— Мы теперь получили благословение, — сказала Франческа и, взяв руку Пьера, прижала её к своему сердцу.

— Что ты хочешь сказать?

Она ничего не ответила и повлекла его за собой к одному из больших, но пустующих домов, которые высились вдоль набережной. Всё это были здания с плоскими фасадами и благородных пропорций — настоящие дворцы; кое-где свешивалось из окон сохнувшее жалкое бельё и платье, но в верхних этажах зияли сквозные дыры, черепица с крыш обвалилась, да и в нижних этажах большие покои пустовали.

Величественный подъезд, к которому Франческа привела Пьера, не отворялся десятки лет и был забит досками, свободной оставалась лишь маленькая дверца, которая подалась, когда девушка нажала на щеколду.

Они очутились в сводчатом проходе, среди груды всяческих обломков и искорёженных строительных материалов, пробрались в полумраке к лестнице с железными коваными перилами. У Пьера запершило в горле от запаха плесени и пыли, вероятно покрывавшей всё толстым слоем. Деревянные ступени были выщерблены. Парочка стала подниматься по ним.

— Ты что сказала?

Франческа обернулась.

— Т-шш!.. Я сказала, что мы с тобой получили сегодня благословение… в храме.

Она стояла выше его на две ступеньки. Вдруг она наклонилась и с какой-то волнующей, робкой торопливостью коснулась губками полуоткрытых губ Пьера. Влажными, тотчас ускользнувшими губками. Словно поцеловал его ребёнок, привидение в образе ребёнка. Пьер хотел схватить её. Она вырвалась. Так она вела его за собой до площадки четвёртого этажа. Сам не зная почему, он старался шагать бесшумно. Франческа отворила дверь, и они вошли в пустую заброшенную квартиру с облупившейся росписью на стенах, с облезлыми побелевшими полами; ветер задувал в оконные проёмы, из которых рамы были вырваны; в одной из первых комнат пол рухнул, и в зияющем провале виднелись покои третьего этажа. Пришлось пробираться у самой стенки по ненадёжной доске, ещё сохранившейся у края пропасти.

Всё придавало этому месту характер странный и торжественный: следы былой роскоши, мёртвого величия, высокие мраморные камины, словно грамоты на дворянство, и всё затянувшая беловатая пыль. Странным было и поведение парочки: забравшись сюда, они крались неслышно, как преступники. Куски упавшей с потолков штукатурки, обрывки тканей, холщовая подкладка штофных обоев на переломанных дранках — всё здесь цепенело в спокойствии давнишних развалин.

— Слушай! — прошептала Франческа.

Сквозь ветхие стены доносилось бренчанье гитары, звуки весёлой неаполитанской песенки падали в этот разрушенный колодец, словно капли расплавленного свинца. Ветер усилился. По небу ползли чёрные тучи. Было холодно и вместе с тем душно.

— Ну, скажешь ты мне наконец?..

— Слушай! — повторила Франческа. Сама она с глубоким волнением прислушивалась к игре гитариста. Она подошла к Пьеру вплотную. — Слушай… — сказала она. — Хорошо играет? Красивая песня, правда? Как-то раз вечером мне было очень грустно, и вдруг слышу — музыка! Сквозь стены дошло — вот как сейчас. Это в соседнем доме играют — этажом ниже, там, где мы живём… Вверху нельзя сюда пролезть, а внизу можно, стены-то ветхие, крошатся… В прошлый раз я через этот дом и удрала к тебе, когда отец меня не пускал…

Она говорила вполголоса; конечно, в соседнем доме не могли их услышать, но соблюдать эту нелепую осторожность обоих заставляло одно и то же чувство — страх перед соседством родителей Франчески и, может быть, ещё иные чувства и мысли.

Вдруг налетел порыв ветра, послышался резкий плеск дождя, хлеставшего землю. И тогда Франческа бросилась в объятия Пьера. Он ощутил упругость её молодой груди, руки его скользили по ней, он боялся, что Франческа опять от него увернётся, заупрямится, и от страха был неловок. Но под плеск дождя и под песню гитары она шептала: