Тем временем дети карабкались по северному склону ущелья: они хотели взобраться на гору с этой стороны, подальше от края болота, пройти сколько можно по самому гребню и спуститься в долину хорошо знакомой тропинкой, по которой Паскаль уже водил девочек, — тропинка эта вверху проходила через болото.

Сюзанна была очень весела, но держала себя как-то странно: слишком громко хохотала, целовала Ивонну, всё время бегала, рвала цветы и разбрасывала их; сплела для Паскаля венок из ромашек, говорила с ним по-английски.

— Ну вот видишь, — улучив удобную минутку, сказала Ивонна Паскалю, — видишь, она сама не своя. Мне беспокойно за неё. Так беспокойно!..

— Да брось ты! — шёпотом ответил Паскаль. — Все девчонки немножко тронутые… Она дурачится. Ну и пусть, раз ей так хочется.

Они ещё не добрались до вершины горы, как всё небо заволоклось тучами. Ивонна сказала:

— А не пойдёт сейчас дождь?

— Кто его знает. Думаю, не пойдёт.

— Может, лучше домой вернёмся?

— Ни за что! — воскликнула Сюзанна. — Я ужасно люблю дождь. Пусть льёт, пусть льёт!

И вдруг она бросилась бежать, насколько позволял подъём. В это время они проходили по открытому месту — по лугу, усеянному камнями; внизу была глубокая лесистая лощина, где пряталась в зелени часовня, а как раз над ними меньше, чем в ста метрах, зеленел ельник, венчавший вершину горы.

— Нет уж, лучше пусть не идёт дождь, — сказал Паскаль. — А если и пойдёт… всё равно до дому не успеем добраться: идти-то два часа…

— А мы под горку бегом побежим.

— И все ноги себе переломаете. Нет уж, спасибо! Мне же тогда придётся нести вас на загорбке.

И, чувствуя себя силачом, Паскаль с важностью вытащил из кармана коротких штанишек часы воронёной стали, подаренные ему Иоахимом Леве-Дюгескленом.

— А если дальше пойдём, нам понадобится три часа. Да ещё на завтрак время уйдёт…

Он тряхнул часы.

— Вот чепуха какая! Часы остановились! Что-то в них звякает, болтается… Может, мы их стукнули, когда барахтались на земле. Сейчас, наверное, около двенадцати… И по солнцу-то ничего не узнаешь из-за окаянных туч!

Паскаль тщетно старался отыскать в небе «дневное светило», лицо у него стало ужасно озабоченное, как всегда, когда он воображал себя траппером или вождём могикан. Это неизменно смешило Ивонну.

Сюзанна уже добралась до первых елей и во весь голос звала своих спутников. Они заторопились.

Тёмные тучи встревожили госпожу Меркадье… А на её мать удушливая жара действовала раздражающе, у старухи совсем развинтились нервы, и она стала так невыносима, что Полетта попросила дядю пройтись с госпожой д’Амберьо до дождя по террасе.

Отправив мать на прогулку, Полетта вздохнула свободнее и принялась разбирать бельё: накануне Марта всё перестирала. Вдруг сверкнула молния. Полетта вздрогнула. Захлопали двери. Но дождь не пошёл. Далёкий глухой раскат грома не скоро раздался после вспышки молнии.

Боже мой! Ведь надо же, в такую погоду и Пьера и Паскаля куда-то понесло. Ну, разумеется. Один раз в лето случилась гроза, и как раз им вздумалось погулять… Да вместе ли они, по крайней мере? Полетта решила, что они отправились вместе, и успокоилась. Вымокнут как следует, будет им наука. Какая жарища! После дождя сразу посвежеет. Но дождь всё не мог собраться.

Госпожа д’Амберьо, опираясь на трость, прогуливалась под руку с братом по террасе и вздрогнула всем телом, когда полыхнула молния.

— Гроза в сторону уходит, — сказал господин де Сентвиль, чтобы её успокоить.

— В такую погоду сердце у меня совсем сдаёт, Паскаль… Духота невыносимая, и столько электричества в воздухе… Просто дышать нечем. И такая тяжесть во всём теле. Ноги мои, ноги!..

— Бедная Мари! А язва-то на ноге не кровоточит?

— Нет, сейчас закрылась. Доктор говорит, что не совсем зажила, может опять открыться. А вены ужасно вздулись, такие огромные узлы!

— Может быть, посидеть хочешь?

— Немножко погодя. Надо же хоть несколько шагов сделать. Для сердца прогулки полезны… а для ног нужен покой. Дойдём до беседки, хорошо? А там посидим на скамье.

Пройдя под кедрами по узкой аллее, изогнутой, как скрипичный ключ, они остановились у беседки, где оба когда-то играли в детстве; они и через пятьдесят с лишком лет вспоминали, что эту хижину велела построить их тётка.

— Помнишь, Мари, тётушку Эдокси?

— Ну ещё бы! Удивительная была женщина, правда, Паскаль? Очень была хороша собой — не такая красавица, как наша мамочка, но всё-таки очень хороша, и большая чудачка. Я часто думала — что за драма таилась в её жизни? А драма несомненно была. О ней, случалось, говорили намёками и обиняками.