Госпожа д’Амберьо поднялась со скамьи, но дождь лил с такой силой, что нечего было и думать перейти через террасу. Они с братом укрылись в беседке. Гроза снова загрохотала.

Полетта Меркадье развела везде жаркий огонь в каминах, и как раз в это время вернулся Пьер, промокший до нитки; его бежевый летний пиджак казался коричневым, с бороды текло.

— Где ты был? Обсушись у камина. Сейчас я тебе дам бельё, переоденься. Где ты был?

— Разумеется, не дома. Гроза захватила меня около парка.

Вдруг Полетта спохватилась:

— А Паскаль? Где Паскаль? Разве он не с тобой был?

— Что ты?.. Нет! Наверное, он где-нибудь недалеко.

— А ты откуда знаешь? О боже мой! Что теперь делать! Куда же он мог пойти? Я думала, он с тобой. Так он не с тобой был?

— Да говорят же тебе — нет. Где-нибудь укрылся от дождя. Не выдумывай, пожалуйста, всяких ужасов.

Полыхнула молния, грозная, как на страшном суде, и неистовый удар грома заглушил голос Полетты.

— Мне страшно! — крикнула она и бросилась в объятия мужа. Но Пьер был ещё весь мокрый, и думал он не о сыне, а о том, что Бланш едет сейчас одна и правит норовистой лошадью…

Когда стихли раскаты грома, отражённые эхом в долине, послышался быстрый конский топот — лошадь бежала по мощёной дороге через террасу. Полетта увидела в окно тележку, в которой сидела Бланш.

— Ну вот, — сказала она, — эта особа тоже, наверное, попала под холодный душ… Впрочем, это ей полезно… А я думала, что ей уже не дают «Жокея» после того, как она…

Оглянувшись на Пьера, она увидела в его глазах такой живой, тревожный интерес к возвращению госпожи Пейерон, что у неё кольнуло сердце и всю её обдало жаром.

— Не смотри на эту женщину! — сказала она.

Пьер пожал плечами и отошёл к камину.

— Дорогой мой! — говорила госпожа д’Амберьо, стоя в беседке у окна и глядя, как бегут по цветным стёклам струи бешеного летнего дождя. — Дорогой мой, зачем мы живём на свете? Ты, может быть, не задавался таким вопросом, а?

— Лучше не думать об этом, да-с…

— А я не могу. В молодости, конечно, не думаешь. Но теперь… Вспомни, как прошла твоя жизнь, и моя жизнь, и жизнь нашей мамы… Такая пустота!.. А ведь казалось, что есть какой-то смысл существования… Да неужели я только для того родилась, чтобы произвести на свет эту остолопку Полетту и негодяя Блеза? А потом что? Потом — расширение вен, грудная жаба. И когда чувствуешь, что скоро всему конец, надо же найти какое-то оправдание, какое-то объяснение всему… Ты без этого обходишься? Что-то не верится. Пока ещё обходишься. Ты ведь моложе меня. Погоди, скоро настанет день, когда и ты почувствуешь такую потребность… Вот тогда-то и приходит человек к богу. Бог всему даёт смысл… Богу можешь открыть душу свою, когда больше уж некому её открыть. Ведь старики только болтают, — со всеми болтают, а по душам-то им поговорить не с кем, и в конце концов это одиночество становится нестерпимым.

— Послушай, Мари…

— Нет, погоди, не мешай… Вот в грозу, кажется, я всё-таки могу по-настоящему поговорить с тобой… Потому что когда-то здесь… Тётушка Эдокси… и когда-то мы здесь играли с нашими родичами, с Шандаржанами…

Опять сверкнула ветвистая молния и грянул гром.

А в замке распахнулись двери столовой, и вошла Бланш Пейерон, вся мокрая. Полетта машинально поднялась и оцепенела от возмущения. Как! Эта женщина осмелилась ворваться к ней?

— Мадам!.. — заговорила Бланш.

Пьер поднялся и молча стоял у пылавшего в камине огня.

— Извините меня, пожалуйста, за это вторжение, — продолжала Бланш, даже не взглянув на Пьера и отчётливо выговаривая слова своим высоким голосом, который так ненавидела Полетта. — Извините меня, но я должна предупредить вас, что я издали заметила, как ваш сын и мои девочки взбирались на гору… Это было с час тому назад, по меньшей мере… И я хотела узнать, вернулись ли они…

— Паскаль… с девочками? А я и не знала. Да нет, не может быть… На гору взбирались?

Самые разнородные чувства боролись в душе Полетты. Пьер произнёс сдержанным тоном, каким говорил всегда в лицее.

— Они, конечно, укроются где-нибудь…

— Здравствуйте, мосье Меркадье. Вам не кажется, что надо что-то предпринять?

Раскаты грома гремели один за другим.

— А что можно сделать? — отозвался Пьер. — Разумнее всего подождать.

В общем, все трое чувствовали себя очень неловко.

XXXVI

По правде говоря, положение детей вовсе не было трагическим. Как только они позавтракали, началась гроза. С первой же минуты Паскаль сделал поразительное открытие: оказалось, что грозы боится не Сюзанна, а Ивонна, — при каждой вспышке молнии она вскрикивала и закрывала лицо руками. Зато Сюзанна больше чем когда-либо напоминала кошечку, и от сверкания молнии у неё как будто становилось легче на душе. Очень быстро все трое промокли под дождём.

Идти по голому гребню горы стало просто невозможно, они спустились ниже и пошли под деревьями, где двигаться к северу было очень и очень нелегко. Время от времени они останавливались под навесом густых ветвей и, передохнув немного в таком убежище, шли дальше: ничего, ничего, дождь скоро стихнет, нельзя задерживаться. А в небе всё грохотало, сверкало — целая катавасия!

Как только начался ливень, по всему склону заструилась вода — ручьи сливались вместе, разбивались на рукава и бежали вниз, размывая землю и унося её с собой. Если б не этот потоп, дети попытались бы, определив на глазок, где находится Сентвиль, спуститься в ту сторону по прямой и выйти на дорогу около строящегося санатория.