Правление Горбачёва не знало подобных эксцессов. Напротив, были предприняты значительные усилия по восстановлению моральных качеств, обладать которыми должны были, согласно официальной доктрине, члены партии. Вместе с тем сам генеральный секретарь требовал, чтобы его кабинет в Кремле отделывался заново «почти каждый год», и он же организовал строительство нескольких новых резиденций, включая Форос, где его удерживали в заточении во время попытки переворота в августе 1991 г. По словам бывшего руководителя Госкомитета по печати Михаила Ненашева, даже царь не жил так роскошно, а Председатель Конституционного суда Валерий Зорькин называл резиденцию в Форосе «…не дачей или даже не замком, а циклопическим сооружением невероятных размеров» [711] . Как вспоминал редактор «Правды», о такой резиденции «ни один император не мог даже мечтать», исключительная роскошь сочеталась в ней с «самыми современными технологиями, включая спутниковую связь». Поблизости от неё был построен специальный аэродром. Обитатели резиденции не испытывали никаких проблем, если желали спуститься к морю, берег которого был в 40–50 метрах. В их распоряжении были эскалатор (по некоторым воспоминаниям даже два) и лифт [712] . Немного позднее группе журналистов представилась возможность посетить резиденцию в Форосе. Они увидели там впечатляющее трёхэтажное здание в окружении комплекса административных построек, гостевого дома, гаража, кухни, котельной, оранжереи, летнего кинотеатра, плавательного бассейна, грота, двух купален, водопада, фонтанов, вертолётной площадки, причала для катеров, солярия и эскалатора, не считая ботанического сада, в котором росли тысячи видов растений и фруктов [713] . Квартира Горбачёва в Москве была не менее роскошной. Как вспоминал личный охранник Ельцина, «…спальни французских королей меркнут в сравнении с роскошью и богатством будуара Раисы Максимовны» [714] .

Современники отчётливо понимали, что во времена Брежнева произошли очень существенные изменения в общественном положении и ещё большие — в моральных качествах членов правящей элиты. Их как обладателей огромной власти «…больше не устраивала, как при Сталине, власть как таковая, и они все шире стали стремиться «обменивать» её на более материальные выгоды» [715] . Среди тех, кто в данных нам интервью свидетельствовал о подобных переменах, происходивших в конце 1960-х и в 1970-х гг., был Владимир Тевосян, сын члена Центрального Комитета, умершего в годы правления Хрущёва. Он рассказывал, что «…при Сталине, невзирая на все недостатки существовавшей тогда системы, члены Центрального Комитета являлись людьми с убеждениями, преданными идее, талантливыми и умевшими работать. Но, как говорил его отцу Молотов, существовал очень тонкий слой людей, расположившихся в партийной иерархии на две-три ступени ниже её верхушки, которые не верили ни во что. Большинство из них впоследствии привёл в Центральный Комитет Хрущёв. Люди же, окружавшие Брежнева, оказались ещё большими материалистами, чем сильно отличались, например, от отца Тевосяна, который, несмотря на своё высокое положение, не приобрёл ничего для себя лично». Тевосяны дружили с Розалией Землячкой, членом ЦК партии с 1939 г., до её смерти в 1947 г. Она принадлежала к тому же племени альтруистов, отдавших партии всё, что имели, даже хорошую квартиру. Напротив, новые люди были в основном сосредоточены на извлечении личной выгоды.

То же самое касалось и семейных отношений. Например, маршал Василевский, возглавлявший Генеральный штаб после войны, жил в одном доме на одной лестничной площадке с семьёй Тевосяна. Василевские, очень скромные в быту люди, «имели мало общих интересов с остальными членами номенклатуры и предпочитали дружить с обычными людьми. Сестра Тевосяна Роза училась в Архитектурном институте с сыном Василевского и вышла за него замуж, но родители молодых людей в этом не участвовали. Напротив, никто из обоих семейств не старался ограничить общение детей «неким своим кругом» или подобрать им «хорошую партию». Роза и Игорь Василевские не получали никакой карьерной поддержки от родителей. Сам Владимир Тевосян продолжал работать всё в том же министерстве и жил в правительственном доме в центре Москвы, но в самой маленькой из имевшихся в этом здании квартир. До войны это был доходный дом, принадлежавший графам Шереметьевым, и в нём жили Хрущёв, Маленков, Булганин, Берия, Косыгин и многие другие. Но самые большие квартиры в доме были поделены на несколько малых. Другое подобное здание для высокопоставленных членов Центрального Комитета находилось на улице Алексея Толстого, там проживали Михаил Соломенцев, Дмитрий Устинов, Александр Шелепин и другие крупные функционеры [716] .

Для детей, родители которых жили в этих домах, поблизости имелись специальные учебные заведения вроде школы № 12 около знаменитого Дома на набережной на улице Серафимовича, где с начала 1930 г. жили семьи высшего руководства страны [717] . Контингент этих школ составляли дети высокопоставленных работников правительства или членов Союза писателей, также живших неподалёку. В Москве имелись и другие школы подобного рода, например, школы № 19 и 110 в центре или школа рядом с новым зданием Московского художественного театра, в которую ходили дети секретаря Московского горкома партии Виктора Гришина и внук Хрущёва. У некоторых из детей руководящих работников, как, например, у сына Маленкова, ставшего антикоммунистом и верующим человеком, не было ничего общего с другими выходцами из семей номенклатуры. Иные же, подобно сыну бывшего заместителя министра, отвечавшего за танковую промышленность, женились на дочерях политических руководителей Вооружённых сил и наслаждались коллекционированием японских чайных сервизов, которых у них было множество. Их квартиры, как рассказывал Тевосян, «ломились от предметов старины». Ещё одним примером «коррумпированного элемента» слыл живший рядом с Тевосяном бывший посол и член Центрального Комитета, которому на дом доставляли дорогие подарки от его заграничных и местных коллег. Во времена правления Брежнева такие подношения, по словам Тевосяна, стали настолько общепринятой практикой, что жёны руководителей заранее, ещё до отъезда мужей из Москвы, составляли списки того, что им следовало привезти из очередной командировки в провинцию [718] .

Вместе с тем члены Центрального Комитета и правящей элиты оставались довольно разобщённой группой. Например, сын Микояна Степан учился в одной школе с сыном Жданова Юрием, но их семьи никогда не ходили друг к другу в гости. Микояны иногда играли в теннис с семьёй Андрея Андреева, они заезжали на дачу к Кагановичам, но лишь на несколько минут, причём детям приказывали оставаться в машине [719] . Сам Брежнев вёл довольно уединённый образ жизни и редко приглашал гостей к себе на дачу. Когда ему требовалось проконсультироваться, то это происходило обычно за обедом, где присутствовали Андропов, Громыко, Устинов и его верный «Санчо-Панса» Черненко, причём члены семьи на таких обедах не присутствовали. На них никогда не бывали ни Косыгин, ни значительно более молодой Михаил Горбачёв [720] . Представители руководства совсем перестали ходить друг к другу в гости к концу правления Брежнева, когда вопрос о том, «кто с кем пьёт» приобрёл «политическое значение» [721] . Более того, выработалось твёрдое общее правило избегать подобных визитов, чтобы не порождать домыслов о тайных заговорах, хотя их дачи находились по соседству, а квартиры располагались в одном доме [722] . Например, Горбачёв, став в 1979 г. членом Политбюро, пригласил Андропова с женой к себе на обед, желая укрепить дружеские отношения, сложившиеся между ними в Ставрополе, но Андропов твёрдо отклонил приглашение, подчеркнув, что «завтра же пойдут сплетни и вопросы, кто, где, зачем встречался, что они обсуждали…» [723]

Горбачев учился с Председателем Верховного Совета Анатолием Лукьяновым в МГУ и заседал вместе с ним в университетском комитете комсомола, но они никогда не дружили семьями [724] . Фактически, у Горбачёва было мало друзей, по крайней мере в бытность генеральным секретарём, и, по словам начальника его охраны, он «избегал всяких компаний с кем-либо». Например, члены Политбюро и Секретариата имели обыкновение собираться на празднование Нового года, но эти встречи носили «…строгий, формальный характер, скорее напоминая заседания Политбюро, но только с жёнами и бокалами шампанского», и многие предпочитали от них уклониться [725] . Сам Горбачёв не более двух раз побывал в гостях у премьер-министра Рыжкова [726] . По другим отзывам, у президента «не было друзей, и ему было не знакомо чувство товарищества» [727] . Горбачёвы никого не допускали в свой семейный круг и не имели друзей среди руководителей партии и государства, не говоря уже о рядовых людях [728] . Жена Горбачёва производила на людей особенно неприятное впечатление своими многочисленными нарядами и манерой говорить «…поучающее-покровительственно, медленно, со значением выговаривая каждое слово и делая длительные паузы между фразами», как будто разговаривает через переводчика [729] .

Однажды бывшего премьер-министра Николая Рыжкова спросили, существовал ли некий «мужской клуб» внутри Советского руководства, и он ответил, что ничего подобного не было, отношения были чисто служебными, не было никаких коллективных походов в баню или выпивок, не было привычки ходить друг к другу в гости. Как предполагал Рыжков, такая практика сложилась давно, ещё до прихода Горбачёва к власти, чтобы избежать возникновения блоков или неформальных союзов внутри руководства [730] . Когда его избрали в 1985 г. в Секретариат ЦК, Рыжков спросил, планируется ли какое-либо общественное мероприятие по поводу Нового года, и ему было сказано, что об этом следует забыть [731] . Периодически супругу Рыжкова вместе с жёнами других членов Политбюро приглашала Раиса Горбачёва, устраивая попутно специальные лекции об иконописи Андрея Рублёва или о советско-китайских отношениях. Такие встречи проходили примерно раз в два месяца, причём на них присутствовали почти все жёны руководителей страны, но далеко не все они чувствовали себя раскованно, поскольку г-жа Горбачёва вела себя как школьная учительница и преподносила прописные истины как открытия. Пили чай, иногда сухое вино, но эти невинные посиделки были для многих хуже самой тяжёлой работы из-за напряжённой атмосферы, в которой они проходили [732] .

На уровне Центрального Комитета существовали определённые противоречия между министрами и секретарями ЦК, а точнее между правительственными чиновниками, примыкавшими к Председателю Совета министров Косыгину, и партийными функционерами, поддерживавшими более тесные отношения с генеральным секретарём. Главный плановик страны в брежневские годы, Николай Байбаков, в своих взглядах имел много общего с Косыгиным, он даже проживал с ним в одном доме на Ленинских горах. Между тем Косыгин жил довольно уединённо и никогда не приглашал Байбакова к себе домой, очевидно, считая того приверженцем Брежнева, хотя на самом деле оба придерживались одинаковых взглядов в области государственной политики. Но и сам Байбаков никогда не появлялся в здании ЦК партии без советского премьера, и Брежнев считать его «косыгинцем». Отношения между этими двумя лидерами складывались непросто. Волевой и амбициозный Брежнев сознавал недостаток знаний в области экономики, и его часто беспокоил тот авторитет, которым пользовался в этой области Косыгин. Брежнев вёл себя с ближайшими доверенными союзниками достаточно фамильярно и наслаждался их лестью, а те, в свою очередь, старались обрывать в присутствии Косыгина любые дискуссии по вопросам, в которых генеральный секретарь не был силён. «После подобных обсуждений Косыгина буквально трясло от возмущения», — вспоминал Байбаков [733] .