Городской базар был пестр и огромен. Валя ходила возле торговых рядов и диву давалась: здоровенные мужики и бабы, на которых можно воду возить, продавали редиску, ягоды, цветы. В полутемном павильоне, где пахло сыростью и гнилью, во многоголосом шуме она уловила фальшиво-бодрый бас Петра:

— Эй, кому яйца? Свеженькие. Подходите, пока не продал. Кому яйца?

Он скользнул по ее лицу равнодушным безучастным взглядом. И тут же снова взглянул, уже испуганно и цепко. Покраснел, нахмурился.

— Ты как тут?

— Да вот приехала яичек купить. Говорят, не дорого берешь.

— Я тебя всерьез спрашиваю.

— Ну если всерьез… Приехала поглядеть, как ты торговлю ведешь. В Александровке завмаг увольняется, так может тебе на его место. Глядите-ка, он хмурится. Ему это не по душе. Ему по душе спекуляция.

— Ты что, скандал решила устроить?

Он наклонил голову, как разъяренный бык. Валя уловила в его дыхании запах водки.

Вечером, когда шли на ужин, она спросила его:

— С утра, видно, пить начинаешь?

— Вчерась налакался, а сегодня только кружку пива дернул. — Он усмехнулся. — Проспиртовался, так все время пахнуть буду.

Поглядел на новые пятиэтажные дома.

— И здорово же строятся, черти. Пять лет назад тут одни гнилые хибарки стояли.

— Трудятся люди не так, как мы с тобой.

— Не так, как я, ты хочешь сказать. Я же понимаю тебя.

— Не совсем.

— Пони-маю. Я вот вижу: ты стыдишься меня. На базаре как рак покраснела. А что мне было делать? На ремонте школы мы заработали куды меньше, чем думали. Когда приехали, директор школы начал крутить-вертеть. Дескать, деньжонки только на ремонт крыши имеются. Что было делать? И вот решил поднажиться за счет яиц этих. Не только для себя стараюсь.

— Очень нужны мне такие деньги.

— А я только так могу. Че ж ты за меня за такого выходила?

Он спросил полусерьезно, полушутливо. Она ответила в тон ему:

— Мало ли я глупостей делала.

Он посуровел.

«Себялюбив», — подумала она.

Автобус в Александровку отправляется в семь утра. Надо было как-то провести вечер и ночь. Они зашли в ресторан поужинать. Валя никогда не бывала в ресторанах и думала почему-то, что в каждом из них шик и блеск, роскошно одетые люди едят редкие кушанья и пьют коньяк с шампанским.

А здесь было дымно, тесно и шумно. Пьяные мокрогубые мужчины пили водку и что-то настойчиво доказывали друг другу, размахивая руками. Женщины, сидевшие с мужчинами, тоже не понравились Вале: слишком накрашены, в слишком коротких юбках, слишком громко смеются. А Петр был довольнешенек. Разрывая крепкими зубами кусок свинины, он говорил, подмигивая жене:

— Во житуха! Давай, слушай, уедем в город. Людей здесь до черта и не видно, чем ты занимаешься. Тебе не хочется? Нет, ты и в самом деле не поехала бы в город?

— Если бы хотела, так давно бы переехала.

— Оно, конечно, шум тут страшенный и бензином воняет. Все куда-то торопятся, бегут как сумасшедшие. Но зато уж знаешь, среди всех-то совсем незаметный будешь. Волюшка! Да, позавчера о тебе по радио говорили. Дескать, порядок в клубе, дескать, кружки работают хорошо, лекции читают и всякое такое.

— Целый день ходили с тобой, а ты только сейчас вспомнил об этом. Эх ты!

У ней подступали слезы к глазам: кажется, многовато выпила.

— Зачем ты так часто пьешь? А? Ну зачем? И почему не устроишься на работу? Ну, почему не устроишься?

Он отвернулся от нее. Вздохнув, она стала нервно скоблить ногтем скатерть.

— Я, дорогая женушка, деньгу люблю. — Он усмехнулся своей обычной легкой усмешкой. — Я к ним, окаянным, страстную любовь питаю. А ты вот… ты вот даже Евдокию Егоровну приволокла. Была бы мать тебе… Пущай живет сама по себе.

— Я не буду ее выгонять.

Решительность, с какой она сказала это, вызвала у него озлобление.

— А я не желаю, чтобы она с нами жила. Ясно?!

Полночь застала их в сквере. Из кустов тянуло прохладой; временами с ветром доносилась откуда-то, кажется, из городского сада, духовая музыка.

Хорошо было на душе у Петра. Все нравилось ему: и музыка, и густые, как в лесу, кусты, освещенные электролампами, и грустные тени на песочной дорожке. И жена сейчас тоже нравилась. Конечно, упряма и злая порой, но все же — Петр это понимал — очень порядочная женщина. И она с ним, с Петром. Не с другим с кем-то, а с ним. Значит, что-то видит в нем особенное, чем-то он нравится ей. И страсть как захотелось Петру стать совсем хорошим. Стал клясться он, что пить перестанет и завтра же пойдет на работу в колхоз.