— Катись отсюда, — рассердилась Валя. — Сам попробуй.

Петр взял десять горбылей, все, сколько осталось на улице, и легко понес. Да еще обернулся.

— Каши маловато ешь, Валечка.

Вале не нравились его насмешки. И она всякий раз опасливо посматривала на Петра. А сейчас обрадовалась.

— Ужасти, какой бойконький, — заухмылялся Петр.

Горожанин пошел на Удилова. Хотел ударить Петра, но тот схватил парня за руки и, по-прежнему ухмыляясь, подтянул к себе и начал его руки водить из стороны в сторону — вроде гимнастики. Горожанин злился, рычал, стонал, напрягаясь, но вырвать руки не мог. А Петр шутковал.

— Физкультура она, знаешь, нервную систему крепко успокаивает и вообще штука полезна.

Горожанин мог бы пнуть Петра, ударить головой, но он этого не делал — боялся.

Когда Удилов вытолкнул в дверь горожанина и напоследок поддал ему кулачищем в спину, девки начали расходиться. Потянулись за ними и парни. Вечер был испорчен. Остался один Петр. Сел возле печки и протянул ноги как дома. Валя сказала:

— И ты ступай, чего ты?..

— Как я могу уйти. Тебя вон всю трясет от нервенности.

— Хватит смеяться. Убирайся!

— На меня-то ты чего сердишься, Валя?

Он взял ее за руку.

— Отстань!

— Ух, вреднюга!

— От вреднюги слышу.

Он все же уговорил ее присесть «на две минутки». Она сидела насупленная, он улыбался.

— Забьют тебя, Валюша, без меня.

— Это как понять?

— А натурально. Вот хотя бы сегодня. Таскал бы он весь вечер Таську, а ты бы возле прыгала. Вечерков пять попрыгаешь и — конец от нервенности.

— Нервенность. Нет такого слова.

— И ведь никто не поможет. Девки разве справятся с таким дылдой. А парни у нас хужее девок. Милиции здесь днем с огнем не сыщешь. И вышибалов тоже нету. Ты слыхала, что до войны в некоторых рабочих клубах были вышибалы. Правда, назывались они швейцарами, а на самом деле были самыми натуральными вышибалами. Пьяниц и драчунов вышибали.

— Нам не дали ставку вышибалы. Я просила специально для тебя, но мне отказали.

— Ты смотри у меня! — погрозил Петр и обнял ее.

— Не лезь!

Она сбросила его руку и встала.

Петр нахмурился. Он был недоволен собой: как-то по-дурацки вел разговор с Валентиной. И каждый раз так. Хочет по-серьезному, а получаются одни насмешки. Сегодня он остался в клубе не зря, у него большой разговор с Валентиной. Но как начать, чтобы получилось серьезно и «трогательно»? Помогла Валя, она сказала:

— Я спать хочу, иди домой. Чего попусту языками молоть.

— У меня разговор к тебе.

— Ну!

— Я про то же, что и прошлый раз. Выходи за меня.

Он быстро, резко вдохнул и глянул на девушку. Какая-то тень легла на ее лицо, появились складки между бровями. Петру уже было ясно, что она не скажет ему ничего радостного, но он все же спросил:

— Ты как?

— Разве можно так сразу.

— Почему сразу?

— Конечно, сразу, — повторила она упрямо. — Ты меня не знаешь, я тебя не знаю.

Вале шел двадцать пятый год. Еще никто никогда не сватал ее. Петр был первым. И она была благодарна ему за это.

Ей нравилось, что Петр силен и работает играючи, посвистывая. За какие-то два-три месяца он многое сделал в хозяйстве своей тетки — старушки, колхозной птичницы, у которой жил: поставил новые ворота, подремонтировал палисадник, переложил очаг, покрасил горницу.

Последнее время она все чаще и чаще думала о нем. Вспоминала его басовитый голос, развалистую походку, беспечную, слегка насмешливую улыбку и грубоватый, громкий смех — смех сильного мужчины. Просыпаясь ночью, улыбалась, чувствуя какую-то большую неосознанную радость. Дивилась: «Что такое?» И тотчас приходила догадка: «Петр!» Краснела, суетилась и нервничала, когда он приходил в клуб. Подружки замечали все это, посмеивались и говорили: «Вон твой идет».

Но она еще плохо знала Петра и почему-то побаивалась его. Валя и раньше влюблялась, но-никогда не боялась мужчин, в которых влюблялась. Уж не дурное ли это предчувствие? Не из тех ли людей Удилов, кто женится в каждой деревне? Встретив на улице тетку Петра, завела с ней осторожный разговор: где, мол, у твоего племянника жена, много ли детей у него. И опять мучительно краснела, тушевалась. Но, к счастью, старуха была не очень догадлива. Она ответила, что «Петька холостой ишо».

Долго не спала Валя. Щемящая тоска брала ее. Только спустя некоторое время поняла причину этой тоски: Бойкин. Часа четыре назад, когда еще шло кино, вспоминала она разговор свой с Бойкиным, бригадиром колхоза. Мельком, случайно вспомнила, но осталось гнетущее чувство.

Бойкин приходил вчера вечером, когда все ушли из клуба и Евдокия Егоровна улеглась спать. Вызвал Валю в зал и, усадив у печки, завел пошлый разговор. Лапал ее, тяжело дыша винным перегаром, и все тянулся к ней толстой красной рожей.