Шаховкин промычал вроде прощальных слов и побрел к дверям, икая на ходу. Дверь остервенело хлестанулась за ним, впустив клуб пара. На лестнице завопили с радостью:

— Вот и господин урядник покушавши.

И такой же громкий вопль в ответ:

— Я те, сукин сын, покажу урядника, я те взбутетеню, дорогу домой не сыщешь.

С грохотом повалилось что-то по деревянной лестнице.

Костя оглянулся на мужиков в углу. Те гомонили все так же, окутываясь клубами табачного дыма. Их фигуры то сливались воедино, то размыкались, и тогда опять он видел бороды и усы, тощие лица и круглые, цигарки в зубах, косматые и лысые лбы — они сходились, как у обозленных баранов. Руки со стаканами и кружками, запрокинутые головы, чавкающие рты. От криков звенело в ушах. Что они так расшумелись? Нет заготовок?

Кончив чаевничать, поднялись торговцы крахмалом, кряхтя надевали шапки, неторопливо наматывали шарфы на шеи, застегивали пуговицы тулупов. Оставшись один, Костя торопливо допил второй стакан чаю и собрался было тоже идти, да вспомнил темноту, пронизывающий по-февральски ветер — и лишь вытянул ноги под столом, закачался дремотно. Поплыли перед глазами лица агронома Фомичева, старика-нищего, Лизы в желтом свете окна, черная спина Симки, исчезающего в кустах... «Куда он? Где сейчас?»

Дверь хлопала по-шальному, входили новые посетители. Появился на пороге Колоколов — начальник волостной милиции. За тридцать Колоколову, а лицо юнца — с нежным румянцем на щеках, с кудельками льняных волос на висках, на лбу, с маленьким девичьим ртом. Сам невысок ростом, хотя крепок, как чувствуется по крутым плечам. Одет в островерхий кавалерийский шлем со звездой, полушубок, сапоги высокие, до колен, желтые и скрипучие. Рядом с ним встал такой же низкий мужчина — в бараньей шапке, в армяке, в сапогах. В руке винтовка, за плечами мешок.

Оба подошли к столу Кости, сели. Лицо Колоколова возбужденное. Хмуря от света лампы глаза, заговорил осипшим на ветру голосом:

— Стрелку увидели, ну вот и забежали. Как съездил, товарищ Пахомов?

Почтителен начальник волостной команды к приезжему из губернии. Все же сотрудник первого разряда, документ за подписью начальника губернского уголовного розыска Ярова Ивана Дмитриевича. А с Яровым Колоколов встречался еще в девятнадцатом году, когда служил в комиссии по борьбе с дезертирством. Осталось уважение от тех лет к Ярову, и это уважение сейчас переносит на Пахомова. Узнав о том, что Симка бежал за реку, в игумновские леса, обернулся к своему спутнику:

— Так и есть. Вся банда собирается вместе... Это Филипп Овинов, — пояснил он тут же поспешно, — старший волостной милиционер из Ченцов. Он и на Ченцы, и на Игумново. Ну-ка, расскажи товарищу Пахомову про банду.

Старший волостной на Ченцы и Игумново заговорил быстро, и глаза его, вдавленные глубоко, под красными веками, блестели лихорадочно и тревожно:

— Заведующий клубом из Игумнова шел к невесте вечером, поздно уже. Остановили трое — одного узнал: Розов Павел. Поставили лицом к стенке сельсовета. Кто-то приказал: «Молчи, а то тут тебе и смерть». Сломали замок в сельсовете, повозились там малость и ушли. Слышал только, что один сказал: «Ладно, в другом месте поищем, Ефрем».

— Вот-вот, — вскричал даже с непонятной радостью Колоколов, — Ефрем. Это Осу так зовут. Ефрем Яковлевич, по фамилии Жильцов. Из Красилова он, отец и мать там, братья, сестренки... И что ты скажешь, товарищ Пахомов, — с досадой хлопнул тут ладонью о влажный стол. — Вот весна, запашкой пора заниматься, а они точно ястребы прилетели... Жди огня и крови.

— Ну, так пойду я, — вставил тут Филипп, — а то дорога длинная, и темень уже. Пойду я, Федор Кузьмич.

— Давай, Филипп, — махнул рукой начальник волостной милиции.

Поспешность, с которой Филипп сорвался с места, удивила Костю. Даже не попрощался... А Колоколов мотнул головой.

— В уезд собрался. К доктору. По причине катара желудка. Говорит, мутит до рвоты. Хоть с хлеба, хоть с гриба, — тянет, спасу нет.

Старика-нищего Колоколов видел один раз у Никульской церкви, второй раз на базаре, где старик торговал гребень у торговца. Под подозрение его не взял, потому как сейчас «столько нищих шляется», что глаз не хватит за каждым следить. Шаховкин ему тоже не нравится. Юлит перед Советской властью, а юлить вроде бы и неотчего, раз Советская власть силком отобрала у Егора лошадей в девятнадцатом году да хлеб почистила из амбара немало. Дама на хуторе Мышковых показалась странной ему, как и Косте. С чего вдруг заявилась сюда, к изголовью свекора. Принять наследство? А где оно? Или ждет своего мужа — белогвардейца Мышкова? Устанавливать засаду у хутора Колоколов решительно отказался. Просидеть можно без толку, да и людей нет свободных, чтобы целыми днями торчать на каком-нибудь суку. Важно зацепить связного или же «темняка», что в курсе всех бандитских дел. Но тут надо потолковать с председателем волисполкома Афанасием Зародовым. Афанасий — дельный мужик.

И, сделав такое заключение, Колоколов снова повеселел. Как будто банда уже взята целиком и гонится прямым ходом на скамью подсудимых. Только тут вроде бы разглядел он возле сотрудника губрозыска два пустых стакана.

— Да ты что ж это, товарищ Пахомов? Ведь уговорились утром, что до меня пойдем. Жена сготовила еду. Не чудо, но сыт будешь. А потом отправимся в клуб, спектакль посмотрим, «За власть Советов» называется. Моя дочка там гувернантку у князя изображает. И песни будут, и революционный гимн «Интернационал», и стрельба, не настоящая, конечно, а палками по куску кровельного железа. Вчера на репетиции был я, видел...

Вот так — жизнь шла своим чередом. В Никульском готовился спектакль с песнями и революционным гимном, а там, за рекой, уходил в долгие игумновские леса Симка Будынин, и, если верно уходил он к банде, значит, задача Пахомова становилась еще труднее.

Шаги в лесу первым услышал пес, дремавший под сторожкой в соломе. Он вскочил, завыл тонко и яростно. Железная цепь гулко забарабанила в бревенчатую стену. На печи завозился хозяин сторожки или, как она называлась по-деловому, конторы лесник дядька Аким. Спустил ноги на лесенку, закашлял с тягучим свистом, хрипя, как загнанная лошадь.