— Это чудо, я такого детину впервые вижу. Разве что в цирке.

Симка оглянулся на него, смерил безразличным взглядом. Потом глаза его пробежали по всем остальным, остановились на Осе. Его одного спросил:

— А этот откуда к нам приблудился, Ефрем? Городской по обличью. Туша мясная — хошь руби на куски топором и торгуй на базаре по целковому за кус...

— Но-но, — так и шатнулся в сторону Растратчик, — я же к тебе с интересом.

Обитатели сторожки развеселились вдруг. Закашлялся от смеха на печи дядька Аким, тряс клокастой рыжей бородой. Срубов шлепал себя по голенищам сапог. Дрогнуло в кривой усмешке костлявое лицо Мышкова. Даже последнее время угрюмый, озлобленный вконец Оса, хмыкнув, сказал:

— Что туша мясная — верно.

Розов спустил ноги, окутанные портянками, мягко прошел к столу. Глотнув прямо из бутылки, похрустев луковицей, обернулся к Симке:

— Пошел я два дня назад на станцию. На разведку. — Красивое смуглое лицо его тут перекосилось в ухмылке: — Товарец могли доставить для кооперативов. Ну, вот...

Он расстегнул ворот черной гимнастерки, пригладил поблескивающие, положенные на кривой пробор темные волосы.

— Вдруг бежит ко мне от станции эта вот щеголиха, — показал он на Растратчика. — Пальто с каракулевым воротником, папаха боярская, сапоги чистый хром, да и фигура! Думаю, или агент какой, или же народный комиссар до меня.

— Агент, народный комиссар... — так и визгнул с печи пьяненько дядька Аким.

— А я, — продолжал Розов, — струхнул было. Взялся за маузер. «Как дрягнет рукой, — решил, — так пулю ему под барашковую папаху». Только слышу вдруг: «Товарищ, нет ли у вас корочки хлебца, с голода помираю».

— Эх-ха-ха, — залился на печи дядька Аким. — Чаек с квасом, а порой — с водой...

— Ну и ну, — качая головой, проговорил с завистью Оса, — миллионы имел в кармане, а до корочки докатился.

Розов тоже засмеялся, отодвинул от себя подальше стакан — может, опасался, что, соблазнившись самогоном, не закончит рассказ.

— Я вытаскиваю маузер, кричу: «Застрелю, такой-то и сякой-то. Агент или чекист?» А он бух на колени. «Не стреляй, растратчик я». Уж очень он мне рожей понравился. Да и рассказал забавно, как он в губкоже корье гнал с директорами себе в карман. Как сорили миллионами в притонах. Даже позавидовал: с таким брюхом да качать на коленях девок...

Раздался снова смех. Растратчик тоже улыбнулся, потирая жирные отвислые щеки, лиловый нос, маленькие глазки под багровыми веками.

Лишь Симка так же молча хрустел коркой и был мрачен. Покосился снова на Растратчика. Видно, в глазах его что-то было: Растратчик еще дальше отодвинулся на скамье.

А Розов, двигая плечами, рассказывал:

— Ладно, говорю, пойдешь со мной. Не только хлебцем, а и мяском угостим. Обрадовался Растратчик так, что снова на колени бухнулся. Я, говорит, как сбежал из города, от суда, будто птичка, клюю по зернышку. Подаяниями существую. Привел его сюда, и, гляди-ка, понравилось. За повара у нас, мясом сам распоряжается, и хлебом, и вином. Ешь сколь хочешь, пей.

— Значит, тоже к нам записался? — наконец-то сказал Симка.

— Но-но, — поднял торопливо руку Растратчик, — я здесь временно, а потом отправлюсь обратно в город.

— А чего пережидать вздумали, господин Растратчик? — быстро и зло спросил Мышков. — Свержения Советской власти, или же чего другого?

— Ну, может, и свержения, — уклончиво ответил Растратчик, — а может, и амнистии какой, или же землетрясение начнется повсюду.

— Землетрясение, — засмеялся дядька Аким. — Чай, не в Африке живем, аль там в Японии...

— В Петрограде восстали матросы, — вдруг сказал, как самому себе, Симка. — Твоя супружница, Юрий Михайлович, говорила мне... Лизавета. Папаня больной, как пласт в кровати. А супружница добрая, как и ваша мамаша. Накормила, чаю налила, да и в Андроново пошел я.

— Слышали мы, — проговорил дядька Аким, свесив с печи плешивую голову, — слышали мы про Андроново. Мальчонку-то зря, поди-ка?

— Заодно уж, — выдавил хмуро Симка, — не разбирался очень-то. Ну-ка, дядя, сматывай с печи, — добавил он угрожающе. — Греться буду. Два дня с мокрыми ногами. Спал в овине, прямо на полу, застыл ужас как. Ну, тебе говорят, — заорал он.

Лесник скатился по лестнице с резвостью мальчишки. Крестил свой лоб, бормотал:

— Эка, разбойник ты какой, Симка, не зря каторжником звали.

— Каторжник, а на каторге не сидел, — забираясь на печь, отрезал Симка. — Ты покатал тачку и за меня...

— Я покатал тачку, — даже с гордостью заговорил дядька Аким. — За революцию. В пятом году с боевиками конфисковал оружие в имении графа Шереметьева. Вот за то и сидел до февральской... не за душегубство...

Симка не ответил. Он снял ботинки, кинул их себе в изголовье, шаркнул обрезом по кирпичам и повалился на живот, вытянув ноги в драных грязных носках. Уснул он сразу, едва положил голову на зипуны. Захрапел зычно, так что Розов даже засмеялся. Срубов задумчиво сказал: