— Возьмем, — повторил Костя, вглядываясь в лица людей. — Если ранен, а не убит, то найдем... И Осу найдем и Розова. Будет суд над ними.

Колоколов снова натянул уздечку, да спохватился:

— А ты, товарищ Пахомов, откуда едешь? Коль в контору, так опоздал, всё очистили.

— Да вижу, что опоздал, — виновато ответил Костя. — Патроны и пироксилин везли в банду вместо Овинова да Симки... Симку мы кончили в усадьбе Мышкова, бежать хотел. А Овинова да «темняка» Шаховкина в Микульское доставили. В камере сидят. Ждут твоего указания... Помогали бандитам.

Он говорил, а сам, озираясь, все искал глазами невысокого плотного человека в кожаной фуражке, в черной солдатской гимнастерке под пальто, побелевшем от дождей, в тяжелых тупорылых сапогах. Вот он выйдет из лесу, помахивая беззаботно веточкой, или же шагнет из толпы богомольцев, стоявших недвижимо слева на дороге, смотревших завороженно на отряд. Но стена людей не колыхалась. И лес был светел, звонок от птиц, но безлюден. И опять Колоколов был равнодушен — весь какой-то рассеянный. Он только спросил, думая, наверное, о чем-то своем:

— Одной пулей Симку-то?

— Одной...

— Ишь ты, — все так же рассеянно протянул Колоколов. — Думал я, что Симку разве что пулеметной очередью кончишь. Да еще в упор... — А насчет Филипки-то верно, что ли? — вдруг возвысил он голос и даже свесился из седла к лицу Кости, разглядывая его пристально и с напряжением.

— Куда уж вернее... Ну да поговоришь с ним потом, успеешь.

— Что Шаховкин паразит, чуял давно. Бывший урядник. Как волка ни корми, все к лесу тянется. А вот Филипп меня без ружья уложил. Я же с ним чай в трактире распивал. В гостях гостевал. А что нутро у него в тине тухлой, не унюхал.

Он вытер рукавом лицо — тяжело вздохнул. Спросил грубовато, глядя теперь перед собой, на дорогу, осыпанную светлыми зайчиками:

— А еще что, товарищ Пахомов?

— А еще дед Федот сбежал, — нехотя признался Костя, исподтишка скосив глаза на унылого Саньку. — Саньку вон по голове посохом шаркнул, да и в лес. Искать бы его, так отыщешь ли.

— Найдем, — сказал Колоколов, сочувственно глянул на Саньку и подрыгал ногами. — На ярмонках да на богомольях отыщем. Связывать ему теперь некого. Банды нет... Ну, ладно, едем дальше. В Никульское мы, а ты уж решай сам, куда... Чай, кончилась для тебя «Неделя красного пахаря»?

— Кончилась, — отозвался вяло Костя. — А Зародов где? Что помалкиваете, Федор Кузьмич?

— Зародов-то? — задумчиво переспросил Колоколов и похлопал по голенищу ладонью. Оглянулся на отряд, на богомольцев — не хотелось ему говорить об этом: — Двумя пулями его. То ли Срубов, то ли Мышков... из блиндажа. На германской от таких ран, помню, тут же глаза закрывали. А Афанасий курит даже и говорит... Он-то живой еще, а вот Михаила Кузьмина наповал... Лежит тоже в подводе. И слова не сказал на дорогу туда. Как уснул...

— Н-но, — закричал он, и Стрелка закачала головой. Заскрипели втулки подвод, заговорили волостные, едущие сзади на лошадях.

Прошел блондин — парень с круглым лицом, осыпанным веснушками. Рядом с ним толстый мужчина в помятом френче, без головного убора. Он испуганно глянул на Костю. Следом вышагивал, по-арестантски заложив за спину руки, лесник. Поравнявшись с подводой, на которой сидели Санька и Груша, сказал негромко:

— Прости ты меня, Грушенька, за ради бога. Опять я на каторгу, если только не в петлю... Живи как следует.

Груша скривила лицо, губы ее растянулись — приготовились плакать. Но тут же улыбнулась фальшиво, сказала, как сама себе:

— Помилуют тебя, отец. Чай, ты революционерам помогал.

— Было время, — сказал идущий следом за арестованным Никишин. — Было да прошло, Груша...

Покачиваясь, проехал еще один волостной с бледным лицом. Правая рука его была на перевязи, в другой держал винтовку. Подтолкнул дулом лесника, и тот поравнялся с толстяком. Поодаль от них спотыкалась Олька Сазанова — в измятой, запачканной грязью юбке, простоволосая. Коса моталась с плеча на плечо, лицо было желто, как у больной. Она задержала шаг возле подводы — посмотрела сначала на Грушу, потом на Саньку с Костей, сунула голову в локти и пошла дальше, пошатываясь, как во хмелю.

Бородатый Самсонов, свесившись из седла к Косте, сказал кратко:

— Сошлась с бандитом.

И по-отечески, укоризненно покачал головой.

Прогромыхала первая телега — рядом с ней шел Евдоким Кузьмин с угрюмым лицом. Он лишь кивнул Косте — и тот понял, кто лежал под попоной.

Подкатила еще телега, рядом с ней сын начальника игумновской почты Огарышев и Гоша Ерохин с белыми усами, светловолосый, почему-то в одной холщовой рубахе, будто ему было страсть как жарко в этот ласковый весенний день. И вот теперь Костя увидел председателя волисполкома. Он лежал на спине, закинув руки за голову, с открытыми глазами. Казалось, проснулся только что в своем доме, в Никульском, и сейчас вспоминает о том, что надо ему сделать сегодня: послать людей на станцию за дровами, выписать ордера на помол, достать для плотников добротных гвоздей, проверить, закончилась ли в волости подворная разверстка на запашку земли.