Он остановил подводу возле толпы, которая, как для защиты, сгрудилась, слилась воедино. Кажется, кольт в его руке их нисколько не пугал — смотрели отчужденно и зло.

— Эвон, Грушка-то. Стал быть, тоже, — сказал кто-то.

Груша развернулась так резко, что копна волос под платком подлетела, точно желтый зонт.

— Что — тоже? — закричала она. И выругалась втихомолку. Из толпы хахакнули.

Опять сказал все тот же, за спинами, спокойно и мирно:

— Волосня какая, а язык с чесноком засолен...

Груша вертела головой. Кулаки были сжаты — вот она сейчас кинется в толпу, в драку.

— Куда дед Федот подевался? — спросил Костя, оглядывая людей. Этих старух и стариков, баб, разрумянившихся на весеннем ветру, мужиков с пьяно блестевшими глазами. Подумал вдруг, что, не выстрели он, утопили бы и правда они Саньку, чего доброго, и так же вот шли бы в гору, в лес, к монастырю. Правда, значит, истосковался так народ по доброй и мирной жизни, что на пути к господу богу готов был принять на свои души такой тяжелый грех.

— Нужен он нам для пользы дела. Из губернского розыска я сам...

Минуту стояло молчание, только слышен был шуршащий гул весенней воды от берегов, негромкий кашель, чавканье копыт лошади. Потом один из мужиков хмуро ответил:

— Кто вас тут знает в такой глухомани. Из губернии аль с лесу, от банды...

— В кузне я еще работал, в Игумнове, — сказал Костя, не зная, какими словами заставить людей быть ближе, откровеннее. — С Иван Ивановичем Панфиловым... На «Неделю красного пахаря» приезжал...

— Ага, я и то смотрю, — проговорил уже весело какой-то мужик в плаще. — Верно, он из Игумнова, — обернулся к толпе, разевая рот. — Подбивал бороны да плуги... Разве бандит станет у горна возиться.

Теперь толпа сразу подобрела, и синеглазая бабенка протянула руку к дороге, уходящей вправо.

— Как стукнул он твоего дружка, и — туда. Шустро так, будто молодой...

— Я и то подумал, — сказал опять мужик в плаще. — Коль за душой светло, чего бы бегать хоть от бандита, хоть от новой власти... — Туды, туды побег, — подтвердил он. — Катите, может, и сыщете где за кочкой.

Костя развернул лошадь на другую сторону. Но не проехал и десятка саженей, как остановил ее. В лесу, между стволами сосен, показалась фигура всадника. Вот он выехал на освещенную солнцем поляну, и Костя узнал Колоколова. За ним ехали тоже на конях два волостных милиционера, в шинелях и с непокрытыми головами, с винтовками за спинами. Позади катила телега, а возле нее шел Евдоким Кузьмин. Дальше гурьбой стала спускаться к мосту ватага незнакомых Косте людей, и среди них Олька Сазанова.

Неотрывно глядя на приближающийся отряд, Костя почувствовал, как ему становится не по себе: он не видел Зародова.

Колоколов придержал Стрелку, и лошадь, точно снова узнав Костю, встряхнула седеющей гривой, заржала долго и пронзительно. Пожевав дряблыми губами, вытянула вниз шею, приготовившись слушать своего настоящего хозяина. А тот, положив на колени руки с уздечкой, спросил до странности равнодушным голосом:

— Куда Грушку-то повезли на пару, товарищ Пахомов? Не в контору к батьке? Так он посзади, как бычок на веревочке. Таил, вышло, в своей конторе бандитов.

Он обернулся, выискивая глазами среди вставших без команды людей отца Груши. Коренастый широкобородый лесник двинулся вперед, вскинул голову, помахал рукой Груше. Та судорожно и глубоко вздохнула, сунула руки под платок.

— Кроваткина Матвея везем, — пояснил Колоколов, покосившись на обоз. — А еще Срубова да Мышкова... В блиндаже засели, да там вот Срубов себя бомбой. А заодно и Мышкова прихватил осколком в бок. Сам сразу, а Мышков еще пожил малость. Несли на носилках — жив был. Стали на подводу валить — тут он и вытянулся...

Он еще что-то добавил себе под нос, но Костя не расслышал, видя сейчас перед собой Лизу в доме на хуторе. «Она сидит на диване в этот солнечный весенний день. Или смотрит в окно на березы, на пруд, на доски в грязи, по которым ходят в парадное крыльцо. И вспоминает, может быть, набережную, окно, из которого увидела офицера, беседку, в которой обнимались».

— А Оса где? — спросил, подойдя к Стрелке, ласково похлопав по шее свою добрую знакомую. — И Розова нет. Куда они подевались?

— Поругались крепко Оса да Срубов. Ну, Васька его первый из нагана. Может, и за Ольку. От ревности — лопочут свидетели-то энти вон, Никита Ваганов да толстяк с чирьями. Из городу он, бухгалтер. Только пропали потом куда-то и Оса, и попович. Всё ошарили, а следов нет. Подземный ход какой у них, что ли? — тут же добавил он задумчиво. — Ну, да не уйдут... Возьмем...