— Где Оса? — спросил Колоколов. — Говори, Мышков.

— Его застрелил Срубов.

— А Розов?

— Где Розов — не знаю.

— А Симка Будынин?

— Симка?

Мышков как-то встрепенулся, нашел силы даже улыбнуться.

— А снисхождение мне, если скажу.

— Запишем, — ответил Колоколов. — Что будет, не знаю, но запишем. Не нам решать.

— У меня в доме он, наверное, на хуторе. В гостях...

Мышков усмехнулся криво, повалился на бок, и ноги его заскребли влажную землю блиндажа.

— Готовился кончаться, а о милости, — вылезая следом за Колоколовым из блиндажа, проговорил задумчиво Горшков. — Жилистый...

— Ему не о милостях думать бы, — буркнул Колоколов, с тревогой вглядываясь в окружающих Зародова крестьян и милиционеров. Они были печальны. Поодаль Никишин рубил тонкоствольную березку на жерди для носилок. Гоша Ерохин, повиснув на корявом суку черемухи, срезал прутья.

Может, этот шум и растревожил забывшегося Зародова. Он поднял голову, оглядел окруживших его и спросил:

— Ну, что там?

Попытался двинуться, откинуть с себя шинель. Колоколов положил руку ему на плечо:

— Лежи тихо, Афанасий. Сам фронтовик, знаешь, что раненому покой нужен в первую очередь.

— Я хочу знать, кто там, в блиндаже, — уже сердито переспросил Зародов.

— Срубов и Мышков, — ответил Колоколов. — Срубов уже, а Мышков вот-вот... Осы и Розова нет.

— Это как же нет?! — закричал Зародов.

Колоколов придержал снова рукой его плечо:

— Лежи, Афанасий...

— Найти, — сжал кулак Зародов, — все обыщите. Каждую кочку. Должны быть какие-то следы.

Но следов не нашли, хотя и кусты все обшарили, и буреломы растащили, и овраги прощупали жердями в надежде, что оба они утопли разом по какой-то причине. Как испарились или под землю ушли.

На этот раз Груша была приветлива. Она быстро открыла калитку и даже улыбнулась, разглядывая гостей.

— Распрягайтесь, мальчики, — сказала и сунулась было к задвижке ворот, чтобы пустить лошадь во двор.

— Некогда нам, — ответил первым Санька. — От Симки мы. Груз надо доставить Ефрему.

Она ничуть не удивилась, не замешкалась — словно знала заранее, о чем пойдет речь.

— А сам где он, Симка-то ваш?

— В усадьбе у Мышкова, — сказал Костя. — Чай пьет да на баяне играет. А нам вот наказал доставить груз. Говорил — Груше ведомо, куда.

Только сейчас разглядел он как следует дочь лесника. Тонкие поджатые губы, заостренный резко нос и глаза, смотревшие исподлобья, делали ее старше своих лет, некрасивой и угрюмой. За что только и влюбился Санька. Разве что за копну этих рыжих волос. Вот она откинула голову, и волосы рассыпались волной, закрыли впалые щеки. Разве что за эти высокие стройные ноги в мужских сапогах, за высокую грудь под распахнутой стеганкой. Или же за песни?

— Что это за груз? — спросила Груша, покосившись на ворох соломы на подводе.

— Не обязательно знать, — ответил Костя, оглядывая деревню, ее дома и жителей, вырастающих в проемах калиток.

— Важно свезти, а куда, ты знаешь хорошо... Так говорил Симка. Он зря не скажет... Да поскорее, а то вон народ уже ваш соседский поглядывает в окна.

— Может, молочка на дорогу? Жирное молочко. Перед запуском корова-то, — предложила, улыбнувшись, Груша, и лицо ее сразу стало добрее. Оглянулась на соседние избы — ненавистно блеснули глаза.

— Что же это, — упрекнул Санька, — все уже с телятами нянчатся, а ты только запускаешь.

— А распутна коровенка, — спокойно и теперь без улыбки пояснила Груша. — Три раза к быку водила в прошлом году... Оттого. Ну, если не хотите молочка, тогда песни попоем... Про Лиду-то, — добавила она, вглядываясь в лицо Саньки. Тот поерзал с каким-то виноватым видом:

— Некогда и песни распевать... Ехать торопимся.

— Ну, сейчас, переоденусь только.

Она вернулась вскоре в полупальто с потертым воротником, в кашемировом платке. Стала похожа на модную барыньку. Села рядом с Санькой, покачалась, поежилась. Вроде как собралась ехать в далекий путь, на ярмарку в Никульское — пожаловалась:

— Дождь бы в дороге не застал. Вон тучи над лесом, того и гляди...

— Не промокнешь, — холодно отозвался Костя. — Так куда поедем? Не к отцу твоему?

— К отцу, в контору.

Костя и Санька переглянулись невольно.

— Не врешь? — вырвалось у Саньки.

— Не шестнадцать лет, чтобы головы морочить. За тридцать уже мне, Саня.

— Ну, к отцу так к отцу. Нам все равно. Дорога где?

Она кивнула на высокий забор, окружающий дом.

— За забором и по тропе. Словно ты не знаешь — на богомолье в Посад по ней идут сейчас... А еще в банде состоишь.