Я оглянулся, оценивая обстановку. Все веревки были перерезаны. Французы не отступали только благодаря тому, что держались баграми за наш корабль. Но наша брала, это точно. А еще фрегат разгонялся. Я громко хмыкнул. Этакий экшн был бы отличной сценой в высокобюджетном фильме, какие любила моя внучка.

— Ядра несите! — кричал я. — Кидайте в них!

И уже через полминуты ядра полетели во французов. Их кидали чуть издали, словно спортсмены на соревнованиях, мало кто хотел подходить близко к борту. Да и так ядра падали сверху на французов и ранили их, или заставляли уклоняться да падать.

— Отошли от борта! — выкрикнул я своим солдатам. — Заряжай!

Я понял, что для того, чтобы вновь вылезть на борт, французам нужно снова цепляться. Есть возможность моим оставшимся на ногах солдатам перезарядиться и уже залпом выбить всех ретивых врагов.

— Ба-бах-бах! — выстрелы из корабельных пушек картечью был словно музыка для моих ушей.

— Все… Нынче жа там и костей хранцузы не соберут, — прокомментировал Иван Кашин.

И вправду, решительный мы дали отпор!

— А ну, братцы, надо же трофеями обзавестись! — выкрикнул я, понимая, что из тонувших шлюпок можно было взять и ружья, и шпаги, да и одежда не помешала бы.

А еще деньги. У себя на поясе я ощупал небольшой мешочек с монетами. Думаю, что и у сраженного врага такие имеются.

— Чай не калмыки какие с казаками, мы гвардия! Словно тати… Како же грабить-то, — услышал я бурчание Кашина.

Но приказа он не ослушался.

— Пленных возьми, если есть кто раненый, обменяем на наших! — решил я несколько смягчить обстоятельства.

Ну не укладывалось у меня в голове, как можно отсоединить шлюпку от фрегата, когда там столько добра. Я не алчный человек, но бой прошёл — и у меня, допустим, шпаги уже нет. А так же у нас мало ружей! Я забрал шпагу у того офицера, что так и лежал на палубе русского корабля. На пулубе Фрегата, который никак не сдавался. Ведь русские фрегаты не сдаются!

Закончился бой и у левого борта. И фрегат наш набирал скорость. Несмотря на бой, штЮрман, именно так сейчас говорили, смог и ветер поймать, и корабль выровнять, поставить на курс.

— Они отстают! — ко мне подбежал Спиридов. — Их корабли не могут бить по нам, боятся по своим попасть. А еще… Им с якоря сняться надо, паруса поднять. У нас есть время! Вы ранены?

— Это пустяк. Но в главном вы правы — где доктор, нужно лечить людей!

— Дохтур — сие медикус? Так пользует он уже раненых!

Мичман Григорий Андреевич Спиридов фонтанировал эмоциями. Наверное, это не слишком подходяще качество, быть эмоциональным, для великого флотоводца. Но он еще молод, очень молод. Да и такой бой только что случился, победный для нас бой — как не порадоваться! Хотя это еще не конец.

Экипаж ликовал. Никто и не ждал, что выстоим. Мужчины радовались, и крики счастья заглушали стоны раненых.

А по погибшим и вовсе пока не горевали. Между тем, палуба была вся в крови, так что даже поскользнуться можно, и порой матросы падали, подымались и снова радовались, но уже измызганные в крови.

Я не радовался, а сразу же стал прояснять итоги боя, прежде всего для того отряда, который считал уже своим. Мы потеряли убитыми троих, это если с тем солдатом, которого сбросила в море наша же открепившаяся пушка.

Подсчитывал потери и других матросов, смотрел раненых и то, что к ним никто не подходит. И, думается, тут и мне стоит засучить рукава.

Глава 4

В уставах порядки писаны, а время и случаев нет, а посему не следует держаться устава яко слепой стены.— Петр I.

Балтийское море. Район Данцига

25 мая 1734 года

Я работал. Оказывал первую медицинскую помощь всем нуждающимся, сортируя их не по чинам, а по сложности ранений. Как оказалось, такие прогрессивные взгляды разделяли не все — куда это простого матроса поперёд офицера? Но обращать внимание на бурчание я не стал. Если не остановить кровь, вовремя не перевязать, ребята могут умереть, а этого я не допущу.

— Ви знает делат? — корабельный лекарь, вместо того, чтобы заниматься ранеными, стоял у меня над душой и смотрел, как я занимаюсь перевязками.

— Займитесь делом. И если русского не знаете, то говорите уже на своем… Немец! — сказал я, не отвлекаясь от задачи и очищая рану матроса тряпкой, смоченной в водке.

Лекарь ушел, но разве же меня оставили в покое?

— Сударь, разве же вы не видите, что мичман Лаптев ранен? Отчего матроса пользуете, а Харитон Прокофьич в ожидании? — это так меня одернуть хотел тот, к которому обращались, как к лейтенанту.

— Будьте и вы так добры, не вмешивайтесь! У мичмана пустяковое ранение. А этот матрос умрет, если ему рану не прочистить да не перевязать, — говорил я.