Я мог бы услышать слова благодарности от матроса, но тот всё равно меня почти не слышал — он жевал усы, силясь не заорать, в то время как я промакивал водкой кровавую рану.

— Но там же дворянин… И что вы себе мните? — всё ещё возмущался лейтенант.

Я понимал, что он старше званием, но… не стал я ему подчиняться. Мне нужен порядок!

— Я не подчиняюсь вам. А будете мешать, так прикажу своим солдатам вас сбросить в море, — я зло посмотрел на офицера. — И клянусь, сделаю это!

— Бунтарь! — сказал лейтенант, но обострять не стал, на том ему спасибо.

Нужно было работать быстро и аккуратно. Большинство ранений были пустяшными, но это если только смотреть на них глазами человека из будущего. И, что важно, смотреть, находясь в будущем, с развитой медициной. А вот сейчас… пули входили в плоть, забирая с собой частички одежды, да и моряки — не только что из бани. Вероятность заражения крови очень велика.

Конечно, жгутов не было, и я использовал веревки. Бинтов тоже не было, и я рвал на перевязочный материал в том числе и простыни капитана. Дефремери любил спать в чистой постели. Конечно, нужно было прокипятить тряпки, но времени нет. Уже позже буду смотреть, кто в каком состоянии и, если придется, так и чистить заново.

Нет, я не доктор и медицинского не кончал. Но я был военным, а после и чекистом. Что такое первая помощь, я знал, элементарные операции по извлечению пули, если только не из важных внутренних органов, провести мог. Уверен, что сделаю это не хуже, чем здешний корабельный медик и его два помощника.

Да и им работы хватит.

— А гвардеец лихой. Эка все сладил, хранцузского ротмистра в лоб заколол… — краем уха слышал я одного из старых матросов.

— Кабы не казнили гвардейца сего, он жа… И мичманов наших это же… Бунт на корабле — не простят… — доносились до меня обрывочные фразы.

К сведению все это нужно брать, но паниковать и прыгать за борт, чтобы оказаться подальше от фрегата и вероятного судилища, я не собирался. Напротив, если меня арестуют за благое дело, то будет что сказать судьям.

Интересно, а дыба — это сильно больно? Могу скоро узнать.

— Ich danke Ihnen, aber ich werde das schon selbst erledigen, Herr Unterleutnant [нем. я благодарю вас, но дальше уже справлюсь сам, господин унтер-лейтенант], — сказал медик, а я рукой остановил переводчика, который уже набрал воздуха в грудь, чтобы перевести.

— Wenn ich frei bin, werde ich an den Operationen teilnehmen. Und mit Seife, Wodka und Essig auffullen [нем. по мере того, как я буду свободен, собираюсь присутствовать на операциях. И запаситесь мылом, водкой и уксусом], — ответил я на родном для медика наречии.

Рихард Витольд Гротеволь буркнул что-то вроде, чтобы я не лез не в свое дело. Но нет, я буду лезть. Из семи раненых моих бойцов, я могу вытянуть шестерых, если не будет заражения крови. Да и других… Лаптев Харитон был ранен в плечо, я сам ему перевязку делал. Нужно извлечь пулю, что застряла в теле будущего великого исследователя Русского Севера. И доверять это я никому не хотел. Не с этими грязными руками, что были у Гротеволя. Сам же я руки вымыл, даже с мылом, таким… почти черным, но пенилось оно хорошо.

— Я благодарен вам, Александр Лукич. Вы дрались, как лев. Спасибо! Помогли не только избежать поругания чести, но и добыть викторию в баталии! — когда я уже немного освободился и присел на каком-то ящике, чтобы выпить затхлой воды и передохнуть, ко мне подошел мичман Спиридов.

— Я правильно понимаю, что нас догоняют? И когда догонят, то потопят фрегат? — задал я вопрос.

— Токмо Богу сие ведомо, — устало отвечал будущий адмирал. — Позвольте заметить, что вы словно играете со смертью.

— На Бога надейся, но сам не плошай! Так что, мичман, мы еще повоюем! И нет, я смерти не боюсь. Не боюсь совсем — ни эдак, ни так, — пусть я и был уставшим, но духа не терял и пробовал зарядить верой в хороший исход дела и Григория Андреевича.

— Добрая приказка, сударь… Пойду я, с вашего дозволения!

— Идите, мичман! Выжимайте из ветра, что только можно!

Французы совершили ошибку, когда послали своих матросов и солдат брать на абордаж наш фрегат. Наверняка, они рассчитывали на то, что экипаж уже сдался. Но флаг на «Митаве» так и не был спущен. Тогда на что рассчитывали? Ведь такой десант можно крыть корабельной артиллерией очень лихо. Ну а что пушки не возьмут, то довершат фузеи и даже пистолетные выстрелы. Сверху стрелять по скопившимся и мешающим друг другу солдатам и матросам противника, стесненных малым пространством шлюпок — куда как сподручнее.

А теперь выходит, что и корабли не могут бить по нам, хотя, по словам морских офицеров, у французов должно было что-то быть, что добивает до нас. Ведь в своих попадут. Да и этих самых «своих» теперь спасать им нужно. Один линейный корабль из погони мы, считай, выключили.

— Догонят нас, то верно. Не уйти, но эдак лучше, нежели позор! — сказал Спиридонов и пошел по своим делам.

Мы шли, казалось, очень медленно, хотя офицеры, из тех отказников, что первоначально хотели смолчать и постоять в сторонке, говорили, что ход корабль набрал хороший. У меня же складывалось такое впечатление, что наш фрегат — на секундочку, лучший в русском флоте, построенный по новейшим французским технологиям — вот-вот развалится на части. Все скрипело, трещало, и порой нужно было орать во всю глотку, чтобы через весь этот треск до кого-то докричаться.