Когда снова пришла Мета, она их почувствовала. Ощутила легкое покалывание, словно в час после удара электрическим током. Встала в коридоре с ключом в руках и ожидала, прислушиваясь и принюхиваясь к дому. Гертруда услышала ее прибытие и удивилась, почему служанка так притихла. Вышла на лестничную площадку и окликнула через каскад балясин:

— Мета, это ты?

— Да, мэм.

— Что-то случилось? — Гертруда уже спускалась приглядеться к озабоченной девочке.

— Нет, мэм… но здесь кто-то есть?

В ее больших глазах стояло чуткое подозрение, а сама она словно еще что-то выслушивала. Какая-то ее частичка открывала все двери, обходила все комнаты.

— Здесь никого нет, только мы, — солгала Гертруда, и настороженная частичка Меты это заметила.

Тем вечером Гертруда спустилась в денники переговорить с Муттером. Они никогда не обсуждали запертое в подвале. Теперь же необходимость назрела.

— Зигмунд, что Мета знает о подвале?

Он вычесывал одну из лошадей, что прядала ушами. Гертруда бесцельно поглаживала ее бок, пока Муттер опустил щетку и вынул из небритых губ сигарный бычок.

— Ничего, мисс.

— Я спрашиваю потому, что, кажется, она знает или что-то слышала.

— Не ее дело, — прорычал он, — совать нос вне своих обязанностей. Я поговорю с дитем.

— Нет, Зигмунд, я этого не прошу. Твоя дочка — хорошая девочка, и мне не хочется ее расстраивать, только хочется знать, что ей известно.

— Ничего, — сказал он почти что вежливо.

Гертруда кивнула и ушла. Продолжая вычесывать, Муттер смотрел ей вслед. В попыхивающем рту ожил бычок. Дым слился с паром от лошади. Взгляд был прикован к спине госпожи.

От шока Шуман внезапно почувствовал себя очень старым и воззрился на собеседника с выражением под стать окружающим: потерянным и выбитым из колеи в гулком просторе больницы. Лицо впало в прежнюю апатию. Челюсть отвисла, и он чуть ли не пустил слюни.

— Но… но это же невозможно, — едва вымолвил он. — Вы молоды и совершенно человечны… Это ошибка… это… недоразумение.

— Я пациент 126. Теперь меня зовут Николас Парсон, и вы приехали ко мне. Я вас ожидал, — он снова казался открытым и жаждущим угодить.

Шуман нашел ближайшее пустое кресло и грузно уселся в него.

— Перейдем сразу ко мне? — спросил Николас Парсон.

Гектор только кивнул, и Николас обошел его и отпустил тугой упрямый тормоз, чтобы расторопно направить скрипучее кресло и нового седока по длинной палате в коридорчик с ярко-зеленой комнатой в конце. На ее двери было выведено «126».

— Это моя комната, — сказал Николас.

Внутри было просто и пугающе голо. Не считая казенной койки, стола с пожухлым растением в горшке и стула здесь стояла еще только прикроватная тумбочка с двумя ящиками. На ней расположился некий прибор, в котором Шуман немного погодя признал детекторный радиоприемник. Один провод перебросился через комнату в приоткрытое окно. Другой петлял к наушникам, свисавшим со стойки узкой кровати. Николас заметил, как гость разглядывает провода.

— Это мой «кошачий ус» — мое радио. С помощью уса я слышу все снаружи, — он дотронулся до длинной трубочки из витой медной проволоки. — Хотите попробовать?

Шуман все еще сидел на большом кресле, уставившись на обитателя комнаты 126.

— Нет, спасибо, — сказал он, а потом более отсутствующе: — Я принял тебя за врача.

— О, это проверка? — спросил Николас. — Хотите, чтобы я говорил о радио и его голосах или по какой-то другой теме?

— Я бы лучше поговорил о твоей жизни.

Статичная пауза; затем Николас ответил:

— Да, конечно. Ради этого вы и проделали такой путь.

Он сел на край кровати и сложил длинные наманикюренные ногти на скрещенных коленях.

— Просто спрашивайте, — сказал он.

— Ты знаешь, что или кто ты такое?

— Да, теперь я стал человеком, но раньше был чем-то еще. Думаю, перемены заняли много времени.

— Чем же ты был раньше?

— Я толком и не знаю; забыл, должно быть.

— Как ты стал человеком, Николас?

И тут настала пауза, пока пациент размышлял или пытался вспомнить, как ответить.

— Думаю, через других людей. Я живу с ними рядом и впитываю их человечность. До сих пор, — его губы продолжали двигаться, но без слов, точно он репетировал какую-то речь. — Со стариками проще, потому что они отдают и свое будущее, и настоящее время.

Посмотрел на Гектора со слегка новым выражением лица.

— Вы же старый, понимаете, о чем я говорю? — он продолжал, не дожидаясь ответа. — В стариках против воли меняется направление. Как в Темзе прилив сменяется отливом. Чем они старше, тем меньше и меньше могут думать о будущем, меньше понять настоящее и тем больше их утягивает обратно в прошлое. Там воспоминания становятся ярче, живее всего остального. Если все уравновешено идеально, то рождения и смерти они достигают одновременно. Понимаете, что я хочу сказать?