— Да, упоминал мельком, — сказал Шуман, вновь целиком сосредоточившись.

— А картинки показывал?

— Нет.

— Какая жалость, это же самое что ни на есть интересное. У него в комнате две маленьких печатных иллюстрации — видать, выдрал из книжки какой и теперь стережет не на жизнь, а на смерть. Говорит, на одной из них — его старик. Мы вначале думали, он о своем отце, но нет, все еще лучше. Он говорит, это тот, с кем он жил после того, как вынырнул из Темзы. Кстати, пока вспомнил: вы уже были на острове Спайк, в «Вике»?

— Вик? Нет, о чем вы?

— Остров Спайк [6] Королевский госпиталь Виктории в Нетли.

Шуман глядел с озадаченным видом.

— Я приехал только повидаться со 126-м.

— Просто у них там парочка таких же. Это самое что ни на есть редкое в Николасе и его байках. У нас чего только не наслушаешься, знаете ли. Самый что ни на есть странный бред, самый завиральный и причудливый. Воображение наизнанку, обнаженное и непредсказуемое. Но вот таких, как он, лично я видал только троих.

— Каких? — спросил Гектор с нетерпением.

— Автопогребателей. Людей, которых нешуточно тянет похоронить себя заживо. Никогда не читал и не видел других случаев, а здесь в радиусе восьмидесяти миль — аж сразу трое.

Мысли Шумана метнулись обратно к замерзшему саду и Кунцу, пытавшемуся закутаться в холодную землю, накрыться ворохом листьев.

— Большинство маний вызваны страхом перед этим кошмаром, а не его притягательностью. Викторианцы этой блажью вовсе были одержимы. Кое-кто из сметливых предпринимателей сделал себе небольшое состояние на придумке и продаже гробов с колокольчиками да трубками, чтоб, как только преждевременно погребенный проснется, он мог позвонить, выстрелить из ракетницы или помахать снизу флагом и тем привлечь к себе спасение. В мрачных и увлекательных рассказах Эдгара Аллана По полно случайно или намеренно погребенных заживо. Но даже его воспаленный мозг не удумал самопогребение, — внезапно Бэррэтт сам услышал, что заболтался. — Должен извиниться за свою трепотню — это что-то вроде моего конька или хобби, причудливое воображение-то.

Бэррэтт махнул рукой на забитый под завязку шкаф, заставленный альбомами художников, отдельными фотографиями картин и толстыми зачитанными томами по истории искусства.

— Но к чему это я: у Хеджеса в Нетли есть два пациента с военными травмами, за которыми приходится следить, чтобы они не закопались на территории. Можно было бы подумать — после окопов это самое последнее, чего им возжелается.

— И вы говорите, что Нико… что 126-й делает так же?

— Да, по крайней мере шесть раз с моего прихода. Но это уже прекратилось. С тех пор как получил радио и новое имя, он стал другим человеком.

Теперь, когда Шуману что-то понадобилось от Бэррэтта, он сменил тактику.

— Вы не могли бы помочь мне договориться о приеме в Нетли, чтобы взглянуть на эти диковинки?

— О чем речь, старина. Нынче же днем позвоню Хеджесу.

Гектор улыбнулся и пожал ему руку, пока оба направились к дверям. Затем Бэррэтт резко остановился, воздел указательный палец к потолку, покачал им и воскликнул: «Чуть не забыл!»

Широким шагом прошел по комнате и принялся рыться в шкафу. Из стиснутых и перепутанных книг посыпались фотографии и клочки бумаги. Наконец он завладел томиком и вытащил, отчего выпали еще два-три, оставшись незамеченными.

— Ага! Вот что хотел вам показать. Мы же тут беседуем о Николасе и его старике, — он положил книгу на стол, рассыпая и роняя все на ее пути. Громко зашуршал страницами, листая ярко раскрашенные изображения и экстравагантно иллюминированный текст. Остановился на портрете художника, в одежде времен девятнадцатого века, с лицом ремесленника — отмытого и отскобленного простолюдина. Единственным примечательным во всем лице казались сияющие и выпученные глаза. Красивым его было не назвать; в чертах не нашлось бы ничего утонченного или аристократичного. Скорее наоборот, модель эта выглядела низенькой и простенькой.

— Такую же картинку Николас прячет у себя в палате — главное его сокровище, не считая радио. Он говорит, это изображение его старика. Но в действительности это отпечаток портрета Уильяма Блейка от Томаса Филлипса.

Гектор пригляделся к книге на оползне стола, и в мыслях прозвучал отдаленный звоночек — фрагмент воспоминания о Гейдельберге. Бэррэтт снова набросился на книгу и развеял слабые очертания мысли.

— Жил он, кстати, по соседству с еще одним местным из Ламбета.

Гектор только начал осознавать следствие из сказанного, когда доктор снова сменил направление.

— Вот, вот, — сказал он, листая страницы и ликующе хрустнув корешком с такой силой, что книга легла сдувшейся и побежденной.

— А это вторая его картинка. Умора, правда же!

Гектор смотрел на маленькую репродукцию с человеком на четвереньках. Дикие и неухоженные борода и космы. Кожа узлится артериями и венами. В блуждающих выпученных очах заперты безумие и ужас.

— Это Блейк написал в 1805 году и говорит, что это Навуходоносор, вот только Николас не согласен.

Шуман оторвал взгляд от получеловека-полузверя и посмотрел на ухмыляющегося доктора в ожидании следующего откровения.