Первый бокал подействовал на Гертруду в считанные минуты. Она не пила со времен до родов, и прохладное хихикающее вино расплавило ее хрупкую тревогу, сказало, что все хорошо. На втором бокале время вытянулось, а равновесие стало эхом. Вечер был большим успехом. Они вместе смеялись, планировали невозможное будущее и вспоминали невероятное прошлое.

Третий бокал стал пиком безответственного и восторженного удовольствия. Но оттуда склон сбегал прямо к краю и в бездну, где обитали и таращились вверх, на реальность, самые худшие страхи. Где дети лежали в горящих домах или насмерть давились смешинкой. Первые предчувствия и отрезвляющие тормоза Гертруды включились довольно близко к вершине, а ветер от них вольно слетел по склонам и отдался в преисподней. Она взглянула на наручные часы и на Сирену.

— Как думаешь, она в порядке?

— Разумеется, дорогая моя, за ней приглядывает Мета. Будь ты нужна, пришел бы Муттер.

Слово «нужна» надолго зависло в воздухе. Сирена пыталась сменить тему, но узел в желудке Гертруды затвердел. В ее бокал незаметно влилось вино.

Она не рассчитала движение, и стекло твердо звякнуло о зубы. Все это время она собирала ужасы. Перечисляла возможные беды, причины, почему Муттер не смог прийти. Не слышала слов Сирены, жизнерадостных и раскатистых. Хозяйка замолчала из-за зазвеневшего бокала, взглянула на угнетенную подругу и рассердилась на ее рассеянность. Вечер шел на спад, и его уже было не спасти. С тем же успехом Гертруда могла бы оставаться дома, если не умеет придержать свою чрезмерную хлопотливость.

— Мне попросить приготовить машину? — спросила Сирена смирившимся и разочарованным голосом, утратившим весь характер. Гертруда была на ногах и готова к выезду еще раньше, чем подруга договорила.

Оно было ниже. Мета чувствовала его движения, как какую-то тень или нечто подо льдом. Она не могла понять, что это. Думала позвать со двора отца, но сама мысль открыть дверь или закричать наводила ужас, будто это могло привлечь к ней внимание или что-то впустить.

Что-то стояло перед дверью, и Мете казалось, что ему нужен ребенок. Оно явилось снизу, в этом она не сомневалась. Из какой-то раньше не виденной части дома. Ровена была в ее руках, и она попятилась к окну. В самое дальнее место от двери. Уперлась рукой в стекло позади, еще сильнее прижимая девочку к груди.

На повороте Гертруда выгнулась, чтобы взглянуть на окна второго этажа. Увидела, как Мета держит ребенка у окна; видела ее ладонь, белую и распластанную на стекле, — далекую хрупкую звезду, сжатую вечностью. Морскую звезду, расплющенную в глубоком безмолвном океане. Гертруда смотрела вверх и выворачивала шею, пока машина тормозила, и в ее жилах стыла кровь. Ошибки в увиденном быть не могло.

В секунды она вылетела наружу, оставляя широкую дверцу машины настежь. Возилась с ключами и ругалась на их несвоевременную путаницу. Внутри звала Мету по имени и грохотала по приглушенной ковром лестнице, бросилась через площадку в открытую дверь. Там никого не было. В пустой комнате рыдала пустая колыбель в кружевах.

Муттер заслышал ее, пока она бежала по дому и выкрикивала имена. Слышал даже шофер, сидевший неподвижно, повернув голову к дому. Муттер помчался через двор к двери — из мостовой высекло мелкий сноп искр, когда по пути он сплюнул сигару. Гертруда уже побывала в каждой комнате и нигде ничего не нашла. Теперь она бежала на верхний этаж и начинала заново, распахивая дверцы буфетов и гардеробов, заглядывая под кровати, задыхаясь и крича. Муттер дохрипел до нее по лестнице, чуть не столкнувшись на площадке второго этажа.

— Пропала, пропала! — голосила Гертруда.

Муттер заглянул в ее мокрое и раздерганное лицо.

— Но Мета? — спросил он.

— Пропала, обе пропали.

Он быстро повернулся и прошел по коридору в открытую дверь детской.

Гертруда задохнулась и приросла к месту, когда услышала, как Муттер с кем-то тихо разговаривает. Истерически рассмеялась. Нашел! Как же она могла пропустить их в первый раз? Вопросы и мозг отставали от ускорившегося тела, оцепеневшего в дверях так, словно она врезалась в стену.

Внутри Муттер тихо говорил с пустотой.

— Как же так оно ее забрало, почему ты не сопротивлялась? — он замолчал ради беззвучного ответа.

Гертруда зачахла.

— Но это невозможно, дочур, я ничего не видел на лестнице, а госпожа Гертруда уже была здесь.

Из ледникового ступора Гертруды прорвался голос.

— Что ты делаешь? С кем ты говоришь?

— Мета мне рассказывает, что стряслось, мисс. Говорит, что…

— Ты решился разума? Здесь никого нет!

Муттер оторвал взгляд от жестокого кричащего лица Гертруды и посмотрел на Мету, что тряслась и плакала рядом. Встал между ними, преграждая возможность нападения от госпожи в истерике. Самым своим добрым голосом произнес:

— Госпожа Гертруда, вы пережили страшный шок. Прошу, присядьте. Я свяжусь с властями, и скоро мы найдем маленькую.

Он протянул ей большие заскорузлые лапы, думая ввести в комнату. Она отдернулась от прикосновения. Но в комнату вошла и резко опустилась на стул.

— Теперь уходи, дочур, и жди меня внизу, — тихо сказал Муттер.

— С кем ты разговариваешь? Я требую ответить, что ты делаешь.

— Живо, дочур.

Мета бросилась из комнаты, избегая взгляда рассерженной и рыдающей госпожи.