— Он говорит, это он сам: портрет, который он лично надиктовал Блейку, так Николас выглядел сотни лет назад.

Гектор перевел глаза обратно на картину, снова на лицо. Что-то там было — сходство под дикой маской. Перекличка костей и измерений.

— Читали Блейка, профессор?

— Хм! Нет, не читал.

— Ну, вы гляньте одним глазком, найдете интересным. Одни говорят — гений и визионер. Но я не могу не думать: чудо, что он не загремел сюда.

И на этом Бэррэтт подхватил изможденную книгу и сунул в руку Шуману, провожая с доброй твердостью на выход.

Сидрус шел три дня и три ночи, останавливаясь только для короткого тревожного сна. По мере продвижения на запад земля становилась тверже и легче. Трясина прекращалась, а час спустя он нашел металлические брусья, проглядывающие сквозь заросли. В конце концов они стали параллельными и отчетливыми. Рельсы, прочерчивающие линию из болота. Об Угольке он не вспоминал с тех пор, как оставил свою хижину, но теперь какая-то частичка Былого или его уничтожения дала о себе знать. В отдалении Сидрус разглядел высокий скалистый выступ и отвернул от железной дороги к нему. Задержался в лощинке и глотнул воды. Здесь было удобно, сухо и мшисто. Он раскрыл рюкзак и разбил лагерь. Уснул быстро, усталость мускулов пропитывала бледную кровь и поджидающие закоулки в раненой душе.

Ворр приветствовал его обратно так, как мог приветствовать лишь тех, кто должен быть принесен в жертву. Суть древнего леса развернула манипулирующий язык и хозяйские пальцы — разумеется, невидимые. Сила, что толкает бутон и ваяет сук, контур слепого корня и неизмеримое давление плотности в тучнеющем стволе. Постоянные подъемы и падения от миниатюрнейшего белого корневого волоска до прочнейшей ветки. Распускание к солнцу и сигналы солнечного лика есть нечто намного большее, нежели чем одна только механика транспирации. Чем двигатель фотосинтеза. Сидрус попался между миллионом выдохов и миллионом подстроек движения и давления. Между гигантским шуршащим пологом и роющейся корневой массой под ногами, равными в своей компактной деятельности.

Сидрус знал, что в людях есть два параллельных пульса, и что пульс души обитает внутри пульса тела, и что одному не выжить без другого. Чего он нипочем не смог бы принять, так это того, что человек в подобном не исключителен. Мысль, будто у леса есть невидимое сознание, основанное на обмене питательных веществ, а не идей, находилась вне его понимания, хотя в этот самый момент оно было костяком воздействия на его мозг. Ворру хватало сил менять погоду, радикально искажать климат. Его коллективная энергия затрагивала все на сотни миль вокруг. Вообразите же, какова его сила в ядре. Незримая и всепроницающая. Крохотные атмосферы и изменчивые артерии с таким легким касанием, что его не измерить ни одному инструменту. Миллионы переделок происходили, даже не задевая клеточных стенок в теле. Там же лес женил электричества и разгонял щелочи и кислоты. Нарушал важнейшие химические балансы вибрациями в воде, вибрациями тоньше тени.

К Сидрусу присоединилась память о старом страже — о том, кто его обучал. И сказала, что их пост на защите леса есть мелкий винтик в сравнении с тем, как лес защитит сам себя, если когда-то окажется под настоящей угрозой. Все отношения млекопитающих с массой, по сути, не обходились без дыхания. Деревья перерабатывали тяжелый воздух и никчемные выдохи, обращая в чистейший кислород. Перерабатывали машинально, по самой своей обязанности на планете — но это неправда. Они действовали по согласию. Сей уговор подписан смолой еще прежде, чем Бог даже задумался о людях. Если люди посмеют угрожать лесному массиву — тот ответит; мало-помалу меняя с годами баланс транспирации. Пятипроцентное падение чистоты кислорода остановит на месте всех дышащих, замедлит до недвижимости. Десятипроцентное — изничтожит. В этих словах старика слышалась великая радость, а их скорость начала двигаться обратно по проклятому времени Сидруса и его принудительному отъединению от леса. Спящий заворочался.

Когда же он проснулся, его окружили деревья, а воспоминания о лесе как об обширном и пустом болоте стерлись. Липкие белые корни-альбиносы призраками влачили свои «я» из тьмы в своей почве к тьме в этом человеке. Память и сознание выжимались и правились на тысячах молекулярных уровней. Какие-то дороги перетягивались, другие чрезмерно расширялись, пересохшие открывались опять, поощрялись новые. Воды Сидруса, связывавшие, окружавшие и составлявшие в нем все, менялись навсегда.

Наконец Сидрус вернулся в лес. Ранее вход в его сердце был заказан всем, даже ему, одному из стражей. Он защищал Bopp всю свою жизнь. Замыкал его границы против пытливых людей. Теперь же впервые стоял в его центре; близ древа познания. Каким-то образом он заслужил право войти. Быть может, оплатил это право опалой на торфяном болоте. Раньше для него главным было сохранение, укрепление барьера. Нередко это требовало решительных мер, потому что мало было просто не подпускать людей. Кое-что требовалось не выпускать изнутри. Тут его мысленную цепочку разорвали птицы. Яркие, шумные и дерзкие в пологе над головой, трещащие и верещащие. Из-за них листья и сучки спархивали через столбы солнечного света и через разумный благоуханный воздух. Никогда еще Сидрус не чувствовал себя таким живым.

Он собрал вещи, закинул рюкзак на спину и ступил на тропу, не имевшую известного направления. Но переваренная головная каша знала, что они возвращались туда, где она умерла, где Сидрус ее пытал. Сидрус понятия не имел, что голова однажды принадлежала англичанину Уильямсу и что истинное проклятье только началось.

Солнце низверглось через деревья, и запах почвы возрос навстречу запаху листьев. Сидрус продвигался вперед, расчищая лианы и спутанные ветки ножом метровой длины. Никогда он не чувствовал себя настолько живым, наконец-таки в своем лесу, рыская в самом его сердце. Он не видел своего лица много дней — с ним что-то творилось, чувствовались покалывание и боль. Изменились руки. Ни один из утраченных пальцев так и не вырос до конца, но оставшиеся сбросили свой узловатый, неровный и гнутый облик. Стали сильны, как и он сам. Внутри бил ключ забытой радости. Сидрус глубоко глотал дар кислорода и насыщал кровью каждую мышцу, что напрягались и укреплялись, пока он вытягивался во весь рост и силу, пока громыхал хохотом, стряхивая птиц с деревьев.