Тадеуш нашел дорогу до безликого склада. На его незначимость свысока уставились огромные запертые ворота. В невыразительную толстую древесину была вделана дверь поменьше, человеческого размера.

Тадеуш взглянул на ключи и выбрал один. Оказавшись внутри, сперва привык к сумраку. Осторожно запер за собой низкую дверь. В длинном помещении ничто не шевельнулось. Муттер дал четкие указания. Их наниматели грозны. В последний раз за оплошность Муттера расплатился Тадеуш. Его похитили, ему удалили хирургическим путем руки, а затем приделали обратно.

Тадеуш мало что помнил об этом изуверском случае, оставшемся в памяти чем-то отдаленным, без единого намека на боль. Забыл и время до того, как это случилось, когда он был таким же, как все. Странность рук и то, как он ими приучился пользоваться, не пугала. Первоначально их неловкость вызывала разные отношения и расспросы, их уравновешивала его досада из-за мелкой моторики. Его эмоциональный мир цепко держала упорная, но податливая паутина семьи. Никто не ждал, что он покинет дом; родители знали о жестокости внешнего мира. Никто не ждал, что он будет искать работу; Тадеуша защищало чувство вины отца и произраставшая отсюда ощутимая суровая любовь. Тадеуш стал особенным, а теперь и достойным доверия. Потому ключи вручили ему, а не младшей сестре Мете, — ведь и эта работа, как и все в мире, была патриархальной. Сегодняшняя задача оказалась проста: доставить отцово послание и не отклоняться от маршрута. Он обещал никому не рассказывать и под страхом смерти не пускать на склад другую живую душу.

Теперь он прошел по просторному зданию. Оно высилось на четыре этажа, связанных деревянной лестницей. На каждом выстроились высокие темные деревянные полки, заставленные пронумерованными ящиками. Уголки или неровные ниши по всему складу были заняты каморками помельче. По крайней мере, так себе представлял Тадеуш. Толком он осмотрел только первый этаж и заглянул вверх по лестнице в гулкий сквозняк из похожих помещений. Он здесь не для исследований. Он действовал согласно строгим указаниям отца. Нужно войти в здание, запереться и подойти к центральной стойке. Там встать на колени и произнести слова, что они так тщательно репетировали.

Он знал, что никого не встретит и что никто не придет выслушать послание. На всем пылью осела тишина; возможно, потому-то пыли и не было. Тишина согнала ее навечно, думал он. Но не истинная. Ее позволялось обгладывать по краешкам приглушенным шумам внешнего мира, затихавшим при ее замкнутом движении. Тадеуш знал, что послание услышит само здание, проглотит его голос с отцовскими словами и каким-то образом передаст хозяевам. В конце концов он вышел на стойку — простую кафедру, слитую с длинными перилами, отделявшими угол со стеллажами и пустую каморку, где однажды наверняка находилась контора. Здесь был центр здания, когда им еще пользовались для доставки большого количества материалов. Между приказами конторщика и воротами сумбурной торговли сновала рабочая сила. Теперь же неподвижность придавала нежилому зданию соборную грандиозность, которая перевешивала любое ощущение безлюдности.

Тадеуш положил ладонь на поручень и преклонил колени перед авторитетом кафедры. Он словно в одиночку разыгрывал причастие. Откашлялся, чтобы первым звуком предупредить о желании надколоть тишь.

— Сегодня я заменил след отца, Зигмунда Муттера, который в последние три дня слег с внезапной горячкой. Он передает свои извинения и просит поручить какие-то его задания мне, покамест он болен.

Миг он помолчал, потрясенный звуком собственного голоса, умноженным многослойной прислушивающейся архитектурой.

— У меня нет сил отца, а руки на многое не способны, но я готов помогать, чем смогу.

Из-за стойки раздался щелчок; зацепился за резонанс последнего слова. Тихий и металлический, он донесся из-за пустой каморки. Защелка. Звук заговорил с ним, и Тадеуш поднялся и двинулся навстречу этому ответу. Это было неожиданно, отец ничего не говорил об отклике. В горле встал ком, а рот непроизвольно раскрылся, пока Тадеуш на цыпочках огибал стойку. С этой точки за конторой виднелся свет — свет, от которого поблескивали окна по краям. В заднюю часть здания проникло солнце. Муттер прокрался за похожую на ящик контору и увидел в темной стене поблескивающую дверь со стеклянными панелями. Такой свет мог исходить лишь от живого. Линзы роста и сознания преломляли мягкую жестокость дневных лучей в пестрый вопрос, ответить на который можно было только приближением. Так он признал сад; эта неожиданность привлекла его к стеклянной двери. Тадеуш вгляделся сквозь ее чистую поверхность и положил руку на серебряную ручку. Оглянулся на склад и не увидел никакого движения. Внутри все словно было изваяно из долговечности, находилось в жутковатом, но успокаивающем покое. Вновь он послал мысли в пустоту, чтобы на сей раз бессознательно нащупать радаром в зале отголосок жизни. Ответила только его собственная рука и надавила на ручку, которая поворачивалась вниз. Дверь открылась, и его накрыла волна тепла, цвета и аромата. Высокие стены сомкнулись со всех сторон, скрывая от внешнего мира сад. Он посмотрел наверх и по сторонам, медленно вошел. Ему казалось, он уже понял размер и пропорции, пока не заметил, что в стене сбоку поджидает резкий поворот.

Сад был в форме «Г», одна его секция в три раза длинней другой. Тадеуш стоял в короткой части, изумленный странностью и буйством жизни. Вдоль главной тропинки выстроились деревья и высокие благоуханные кусты. Тисовые изгороди придавали саду порядок и не давали глазу уловить его истинную форму. Он прошел мимо магнолий в заплетенную галерею из кованого железа, где дорожку выстилали страстоцвет и жасмин. Крыша — из стекла. Ее изогнутые поверхности пестрели от головокружительных отражений. В отдалении послышался высокий голос их виновника: изысканного фонтана. Пройдя вперед и свернув из растительного коридора, Тадеуш воззрился на огромный утес из красного кирпича, замыкавший противоположный конец сада.

В этой гигантской поверхности не было окон, так что ее действительный масштаб становился иллюзорным. Но ничего мистического здесь не было — Тадеуш знал, что это. Задняя стена ледника. Самого большого мирского здания во всем Эссенвальде, безразлично тягавшегося с собором по капитальности и высоте. Ледник находился на примыкающей к безлюдному складу улице, где только что проходил Тадеуш, и по своей энергии являлся полной его противоположностью. Деловая сторона здания кипела и тряслась от активности. По множеству этажей торопились рабочие и клиенты, грузили и забирали разнообразные товары в бесконечных ледяных коридорах. Ледник гудел от механических помп и морозных труб, по белым ледяным артериям струился пульсирующий охладитель. Из высокой трубы котельной, наоборот, валил горячий дым, пока печь — сердце здания — кормили древесиной, чтобы дать энергию для холода. Эта махина нависала надо всем. Но здесь, на пустой стороне, она служила монументальной ширмой секретности, тишины и уединения.