— Да нам не палатку, — вежливо сказал отец. — А за предложение отобедать спасибо, не откажемся. Вы Клаву Фокину знаете?

— Клаву? — дай подумать… Клава… Не слышала про такую. Хотя тут народу столько, поди всех упомни…

— Мам, это «Зеленая карета», наверное… — внезапно сказал подбежавший пацаненок, один из детей женщины.

— Карета? — изумленно переспросил отец.

— Да прозвище у нее такое, — ответила за сына мать. — А, теперь вспомнила. Наша певунья… В «Гнесинке», говорят, когда-то училась. Да где-то с парнями она, дрова рубит. Она женской работой не занимается у нас. Этакая пацанка. На полянке поищите. Рома! Антон! А ну быстро за хворостом, пока я отца не позвала! И ребят проводите! Чтобы каждый по большой охапке притащил!

Парни, очевидно, побаивались отцовского гнева, поэтому мигом оставили мяч у палатки и махнули нам рукой.

— Пойдемте, проводим! Там она где-то.

Долго идти нам с ребятами не пришлось. Недалеко, на маленькой полянке, где компания суровых бородатых мужчин колола дрова, мы и нашли тетю Клаву. Точнее, тогда она еще была совсем не тетей. Или не совсем тетей. Была она всего лет на пять меня постарше. Глядя на эту длинноволосую худенькую девушку в фуфайке и широких штанах, подпоясанных ремнем, которая лихо управлялась с топором, я едва мог поверить, что всего через каких то двадцать пять-тридцать лет она превратится в суровую полную даму с копной фиолетовых волос на голове, щедро политых лаком…

— Вон она! — махнул нам рукой один из пацанов, указав на Клаву, и окликнул брата: — Антох, пойдем за хворостом, а то мама ругаться будет.

— Ладно, пойдем! — звонким голосом ответил второй, помладше, и они умчались.

— Привет! — окликнул Клаву отец. Она обернулась, удивленно подняла глаза, потом воткнула топор в пенек и, уперев руки в боки, подошла к нам:

— Здорово, Миха! А ты-то че сюда приперся? Ты же на гитаре не играешь?

— Ну не то что бы совсем не играю, — нашелся отец, — пару аккордов-то знаю точно. «Зеленую карету» сыграть смогу. Кстати, а почему тебя так зовут?

— А, — рассмеялась Клава, беззаботно откидывая челку со лба, — я на этой песне просто играть на гитаре училась… Ребята ее раз двести в моем исполнении слышали, вот и прозвали так… Да я не в обиде, классно же!

— Это та, где «шесть коней разгоряченных?» — внезапно вступил я в разговор.

В моей голове вдруг шевельнулись детские воспоминания. Я, укутанный по самый подбородок в теплое пуховое одеяло, лежу в кровати, а бабушка хлопочет у моей кровати, наливает чай с малиной и поет песню про зеленую карету…

Вообще в детстве для меня не было большей радости, чем старая добрая ОРВИ, сопровождающаяся кашлем, насморком и официальным недельным прогулом школы. На второй, максимум на третий день я себя чувствовал уже лучше и целыми днями валялся в кровати, смотря подряд все серии «Гарри Поттера» и поедая мандарины.

— Ну да, а какая же еще? Кстати, а кто это с тобой? — удивилась моему внезапному вступлению в беседу Клава. Взгляд у нее был приметливый и очень цепкий. От такой ничего не скроется. Даже не знаю, может быть, поэтому Клава потом и пошла работать в паспортный стол?

— Матвей, мой приятель, — представил меня отец. Я мысленно поблагодарил его за реплику. Сам-то я чуть было не представился Клаве своим настоящим именем. Так, глядишь, и спалиться недалеко. Хоть я и бывалый «попаданец», а нет-нет, да и хочется назваться Алексеем…

— Клава, — протянула мне руку соседка. Рука у нее была, хоть и маленькая, но жесткая, натруженная. Видать, уже давно она тусуется с бардами… Сам-то я к топору даже подступиться боялся, не ровен час, количество конечностей уже никогда не будет прежним.

— Ему поговорить с тобой надо, — аккуратно начал отец издалека. Я заметил, что он на всякий случай еще раз кинул взгляд на Клаву, будто удостоверяясь, что топор она положила. — Кажется, мы помочь можем твоему Коле.

— Опять? Твою ж нафиг, — выругалась Клава, мигом теряя всю приветливость. Я насторожился.

— Мы всего лишь хотим тебе помочь, — осторожно вступил я в разговор.

— Помочь? — ощерилась Клава, закатывая рукава и упирая руки в боки. — Ха! Да с чего вдруг вам мне помогать? Знаю я таких «помощников». К нам любопытные и так уже дорожку домой протоптали, скоро по следам находить будут. Отцу с матерью все нервы измотали. Из дома не выйти — все пальцем тычут: сын-уголовник, не по той дорожке пошел, родителям позор… В магазинах перешептываются, на остановках переглядываются. Даром что Москва! Ощущение, будто в деревне, где все все про всех знают! Я из училища даже из-за этого ушла, потому что проходу не давали. На парах перешептывались, в столовой пальцем тыкали. Невозможно было поднос до стола донести. Препод на сессии даже мог спросить: «А, это вы та самая Фокина, ну, у которой…». Вот теперь и мечусь по жизни — то туда, то сюда… Думаю: начну на мотоцикле кататься, авось все мысли дурные из головы уйдут. Потом с хиппи связалась, теперь вот про изгиб гитары желтой пою. Что угодно, лишь бы переключиться и от расспросов спрятаться… А вы и тут достали! Не поленились, надо же! Из самой Москвы на электричке приехали послушать, как пацан на шконке чалится и баланду ест! Вот заняться-то нечем двум здоровым мужикам! Пришли в лагере растрепать всем про Кольку, чтобы мне и тут проходу не давали? Фигушки, не дам! Убирайтесь-ка лучше подобру-поздорову! А не уйдете — мужиков позову, они вам быстро накостыляют, даром что вы парни здоровые!

Глаза несчастной девушки наполнились слезами. Я испугался: кажется, еще немного — и у нее начнется истерика. Неизвестно, что еще можно ожидать от этой Клавы. Юная девушка с нахмуренными бровями насупленным взглядом выглядела даже более пугающе, чем суровная работница паспортного стола, в которую она превратится спустя долгие годы. Прекрасное юное свежее личико Клавы было просто перекошено от гнева, нижняя губа затряслась, руки сжались в кулаки. Мне стало ее очень жаль. Сестренка просто очень переживала за своего любимого младшего брата. Такой же безумный взгляд был у моего приятеля Вальки, когда тот понял, что его любимая девушка Тома лежит в Институте Скорой Помощи имени Склифосовского с тяжелыми ранениями, и неизвестно, доживет ли она до утра.