— Так, — кивнул я, радуюясь, что узнал хоть что-то, что можно позже воплотить в программе.

— Ах, вот еще что! — Клава вдруг вскочила с бревнышка и начала яростно жестикулировать. — На суде-то, на суде что было! Колька вялый был какой-то, будто заторможенный. Его судья спрашивает: «Вы убили девочку?». А у него взгляд отсутствующий, как у сумасшедшего. «Не знаю, говорит, не помню». Ощущение такое, будто накачали его чем-то. В общем, впаяли ему по полной. Еще припомнили, как он по лагерю бегал и кричал: «Убью!».

— Зря пришили, — мрачно сказал я. — Я у товарища выяснил, Вальки, он там вожатым сейчас работает. Два года прошло, но слухи еще ходят о том событии. В общем, Коле этому ребятня из младших тогда пастой штаны измазала, а он к свиданию с Викой готовился, вот расстроился и орал. Слушайте, ну это же бред — так буквально всерьез все воспринимать. Я вон на днях шел, мама какому-то пацану из окна во дворе кричала: «Узнаю, что в другой двор убежал — убью!». Так что, теперь милицию вызывать?

— Вовремя выяснилось, конечно, все это, — вздохнула Клава. Судя по всему, она очень любила брата. — Только теперь уже к делу не пришьешь. Два года прошло. А на днях еще товарищ его позвонил, который освободился. Колька просил передать, что его в ШИЗО закрыли, письма пока не доходят.

— А почему закрыли?

— Да на надзирателя он кинулся, ни с того, ни с сего. Чую, ему еще срок впаяют, не скоро мы от него малявы дождемся. Лет десять, если не больше, еще грев придется слать. Скоро ему восемнадцать стукнет, переведут во взрослую зону. Там будет чалиться.

Я с сочувствием смотрел на расстроенную Клаву. Надо же, она разговаривает уже, почти как урка: «грев», «малява», «чалиться»… Сколько людей в стране сидит в тюрьмах! Скольким пришлось освоить тюремный жаргон, узнать, какой вес передачи допустим, что можно класть в «грев», что нельзя…

Многие преступники, конечно, сидят за дело, но я верю, что некоторые действительно просто попали в беду и оказались не в то время не в том месте, например, как этот несчастный влюбленный подросток, так не вовремя собравшийся на свидание. Я вспомнил, как, будучи школьником, видел уже взрослого Кольку — мужчину лет сорока, который с пустыми безжизненными глазами просто бродил по городу. На костяшках пальцев у него было выбито имя «Вика». Позже из-за травли соседей семье Фокиных пришлось даже переехать. Мать превратилась в седую, как лунь, старушку, отец в итоге запил… А ведь жизнь этой семьи могла пойти совсем по-другому…

— А помнишь последнее письмо? — спросил я, ни на что особо не надеясь. — Не было ли там чего-то необычного?

— Да чего-то необычного им и нельзя писать, — пожала плечами Клава. — Даже если ножиком почикают, напишет: «Все в порядке, жив, здоров и невредим мальчик Вася Бородин». Остальное цензура не пропустит. Товарищ его, который откинулся, рассказывал, что недавно у них травля была на одного парня, тот, когда спать ложился, ватник со вшитыми резиновыми вкладками надевал — на случай, если резать будут. Так и случилось — накинулись толпой, чуть на тот свет не отправили. Он месяц в тюремном госпитале провалялся с ножевыми, а потом, когда мать на свидание приехала и спросила, почему не отвечал, сказал, что все в порядке, просто грипп тяжелый был. Если заикнется о происшедшем — его в порошок сотрут, и об УДО можно забыть. Никому не нужно, чтобы сор из избы выносился. В отчетах, которые пишут наверх, все идеально: заключенные встают на путь исправления, читают, вышивают крестиком, устраивают КВН, играют в футбол — прямо лагерь пионерский, а не зона…

— Ну вспомни, — попросил я. — Дословно можешь пересказать?

— Ну… все, как обычно. «Привет, мама, папа, сестренка Клава, спасибо, передачу получил, конфеты шоколадные вкусные, телогрейки и вязаные носки очень кстати, скоро осень, а ночами тут холодно…»

— И все? — разочарованно спросил я.

— Ну да… хотя… Стоп! Конфеты!

— А что конфеты? — удивился я.

— Да конфеты шоколадные, блин! Он же их с детства ненавидит! Еще в третьем классе на спор с товарищем пять плиток шоколада съел за раз, в больницу забрали. С тех пор он от шоколада подальше держится. Как мы могли их ему отправить? Не было такого.

— Так, так, а можно поподробнее? — ухватился я за эту зацепку, как утопающий за соломинку. — А что дальше?

— Ничего, — опять пожала плечами расстроенная сестренка, — я тогда и не подумала даже. Матери очередной раз плохо стало, она всегда рыдать идет, как письмо от Кольки получит. Я пошла ей валокордин капать, потом по делам ушла. Если бы вы не сказали, я бы даже и не вспомнила…

— Конфеты, значит, — протянул отец… — Ладно, спасибо тебе большое, думаю, на сегодня расспросов хватит. Попробуем тебе помочь. Накормишь незваных гостей?

— Помогайте тогда, — вновь становясь веселой, отозвалась Клава. Она умылась водой из умывальника, висящего на дереве, и вытерлась рукавом кофты. Настроение у нее стало получше. — Чем больше дров, тем лучше. Мы тут надолго. Еще дня два точно пробудем.

Вечер был просто замечательным. Я будто окунулся в беззаботный бардовский мир. Здесь никто не спрашивал, кто ты и откуда, сколько зарабатываешь. Умеешь петь, играть — молодец. Просто помогаешь по хозяйству — тоже отличный парень. Сидя на бревнышке рядом с Клавой, мы все втроем уминали гречневую кашу с тушенкой из железных мисок, пили мутный чай, пахнущий елкой, и активно подпевали исполнителям песен.