Печальным взглядом банши смотрела на нас с Леушем. Я не видел в ее глазах узнавания. Лишь воплощение вселенской скорби и затаенную боль, которую не смогла выдержать одна маленькая девочка. И в то же время почувствовал я и непроизнесенную просьбу остановиться. Не идти дальше. Потому что в противном случае она не сможет сдержаться и сделает то, что потребует от нее естество ее новой сущности.

Но, конечно, отступать нам было уже поздно.

Переглянувшись, мы с Леушем сделали еще один шаг вперед.

В тот же миг банши, широко открыла рот и, не набирая в грудь воздуха, издала пронзительный вопль, содержавший, казалось, все слышимые и неслышимые частоты разом. Секунда, другая, третья — время тянулось, как густая смола, а крик и не думал прекращаться, разлетаясь по округе лезвиями ножей, пронзающих не только барабанные перепонки, но и саму душу.

Зарина страдала, но и заставляла страдать всех окружающих.

Видения из прошлой и этой жизни одно за другим проносились у меня перед глазами. Издевательства одноклассников, вторжение нелюдей в Дальний Крутолуг, наказание за первую неудачную кражу, годы каторжного труда в кромешной тьме ненавистной шахты, голодный плач младшей сестренки, хищный оскал зубастой пасти, готовой впиться в лицо уже старшей сестры, пленение родителей, смерть…

Образы мелькали и мелькали, но то были не простые картинки — каждая бередила старые раны и несла в себе боль, заставляя заново переживать минуты слабости и страдания. Причем даже сильнее, чем я о них помнил. Такова способность банши, и далеко не каждый может выдержать пытку подобного рода.

Я попытался сотворить заклинание, но не сумел достичь нужного уровня концентрации для воплощения чар в реальность. Хотел отправить вперед себя прислужников, однако зомби и гули застыли, словно статуи, а приведения и вовсе чуть не распались, из-за чего мне пришлось отослать их на безопасное расстояние. Неожиданный эффект воздействия крика на нежить. Впрочем, если подумать, вполне закономерный.

А вот костяной меч у меня в руке, наоборот, внезапно принялся мурчать уличным котором, пытающимся привлечь внимание человека, чтобы тот забрал его себе домой или хотя бы покормил. Оружие слабо подрагивало и подавало какие-то неясные сигналы, разбираться в которых никакой возможности у меня не было.

Стиснув зубы, я продолжал идти вперед, глотая горькие слезы, катящиеся по щекам. Они выступали сами собой, порожденные скопившейся в моей душе болью, и я ничего не мог с ними поделать.

Точно так же плакал и Леуштилат, бредя со мной бок о бок. Каким бы весельчаком и рубахой-парнем он не был, в его жизни тоже наверняка хватало событий, оставивших на сердце полосы кровавых рубцов. Одно только отречение родителей чего стоит. Да о чем речь — весь город мечтал сжечь «Исчадье ада» на костре инквизиции, и лишь тот факт, что Леуш старался не мозолить никому глаза, спасал маленького мальчика от незавидной участи.

Будь то пятьсот, тысячу или пять тысяч лет назад, этот мир никогда не являлся местом, где людям не приходилось бы страдать. Однако, он все еще оставался моим миром, и когда-нибудь я непременно очищу его от скверны чертовых нелюдей!

Но чтобы это сделать, сперва нужно выбраться живым из Триомажа, уже который раз пытающегося меня прикончить. Не город, а волчья яма какая-то!

Боковым зрением я видел, как замерли с широко распахнутыми глазами люди, державшиеся на безопасном расстоянии. Для них мы были героями, уже совершившими невозможное, — оставались на ногах, преодолев треть расстояния до банши. Несмотря на ее пронзительный, выворачивающий душу на изнанку вопль. Прежде подобное не удавалось никому. Даже Развившим. Все они валялись на земле, обхватив голову руками. А мы продолжали идти.

Не знаю, что за сила до сих пор двигала Леуштилатом, но в какой-то момент она его оставила. Воин-жрец замер. Однако простоял на месте он не долго. Его окутал мягкий золотистый свет, и Леуш снова упрямо пошел вперед, отставая от меня всего на полшага. Или на целых полшага, с учетом того, с каким трудом те давались. При этом он непрестанно шевелил губами, но слов я не слышал — все мое сознание занимал терзающий разум крик.

Не до конца понимал я и за счет чего держался я сам. Безусловно меня вела выпестованная годами и двумя нелегкими жизнями стальная воля. Помогало умение Некроманта, позволявшее частично нивелировать влияние нежити. Поддерживало алмазное Ядро, зависшее над морем души и не дававшее превратиться мелкой ряби в полноценный бушующий шторм. А тот непременно разразился бы, потому что давление рыданий банши с каждым шагом лишь возрастало.

Думаю, не последнюю роль играло и странное тепло, которое я вновь ощущал у себя в груди, и чей источник происхождения так и не смог определить. Я даже начал думать, что его каким-то образом создает Леуш, но вскоре отказался от этой мысли.

Когда мы преодолели еще одну треть дистанции, тот коснулся моего плеча рукой, и часть его золотистого сияния перетекло на меня, подарив небольшое облегчение. Сам Леуштилат остался на месте, а я сумел сделать еще несколько крохотных, но очень важных шажков.

Теперь банши зависла передо мной на расстоянии вытянутой руки. Весь мой мир сузился до ее призрачного тела. Мир, наполненный страданием и болью маленькой девочки, помноженными на мои собственные переживания.

Истошный крик, казалось, стал уже частью меня. Он резонировал с каждой клеточкой моего тела, тысячекратно отражаясь и накладываясь на самого себя. Чтобы с новой силой обрушиться на дрожащие барьеры разума. Я стал сосудом, полным душевной боли, и уже с трудом разбирал причины собственного страдания — они слились в одну сплошную агонию, прекратить которую можно лишь одним способом.