Шрифт:
Пытаюсь перекатиться обратно, вернуть себе подушку и тишину, но он не отпускает — ловит, удерживает и прерывисто дышит мне в шею.
— Оль… Ну, Оль…
Ночнушка задирается вверх одним рывком и улетает на противоположную сторону кровати. Саша проводит ладонью по груди и сжимает — не грубо, но без лишней деликатности. Просто берёт, как своё.
Следом он откидывает одеяло — и я оказываюсь верхом: тёплая, полусонная, полностью в его власти. Тело реагирует скорее, чем успевают проснуться мысли, обиды или ревность.
Заниматься сексом при дневном свете — когда видно каждую тень, неровность и реакцию — почему-то стыднее, чем ночью. Но в то же время адски возбуждает смотреть сверху вниз: как подрагивают крылья носа, приоткрыт рот, как Саша вцепляется в мои бёдра пальцами — до красных отчётливых пятен.
Отодвинув тонкую полоску стринг, я приподнимаюсь на коленях и направляю в себя член. Опускаюсь плавно, с глухим шипением — от воздуха, от жара, от натяжения внутри. Всё плотно, сладко и по-хорошему больно.
Немаленький размер выталкивает из меня весь воздух, заполняет до предела, до последней клетки, превращая меня в тугую, трепещущую оболочку, заточенную только под него.
— Да, вот так, — рассеяно кивает Саша.
Кровать поскрипывает, когда он начинает двигаться навстречу — быстро, с отдачей, подмахивая бёдрами так, что я едва удерживаюсь на нём, теряя ритм.
Я провожу ладонями по крепкой, мужественной груди, наслаждаясь тем, как под пальцами перекатываются мышцы.
Хочется пошутить — на всех ли девушек до меня так сильно скрипела кровать, или я особенно вдохновляющая. Но мне неожиданно закрывают рот, проталкивая между губами пальцы.
Саша цепенеет, и я чувствую, как в его теле нарастает то самое напряжение — то, от которого на лбу и висках выступает пот. Зрачки расширяются, он дышит глубже, а я продолжаю — с нажимом, с энтузиазмом, с удовольствием, посасывая пальцы, чуть втягивая щёки и задорно играя языком.
А потом — перекинув ногу через бедро, неожиданно сползаю вниз.
— Нет, — требовательно звучит Лекс. — Вернись, пожалуйста, обратно.
— Нет?
Я устраиваюсь между его ног, проделывая те же манипуляции, но уже не с пальцами — исследуя член губами, языком и помогая себе рукой, под довольное:
— Да...
Я чувствую дрожь внизу живота, пальцы между спутанными прядями — и только усиливаю ласки, пока не довожу Сашу до пика. Пока на язык не ложится терпкий, горячий вкус, и я не принимаю всё, что он отдаёт, с тихим удовлетворением и разливающейся пульсацией внутри, потому что вместе с ним разряжаюсь и я.
Силы покидают меня, как только голова опускается на подушку. В теле всё размякло, будто меня разобрали на части и забыли сложить заново.
Рывок — и Саша прижимается к моим лопаткам, оборачивает руку вокруг талии и притягивает ближе, словно ему всё ещё мало.
— Оль… — зовёт и... осекается.
Я тяну к себе его голову и ловлю поцелуй — сначала в затылок, потом в шею.
— Что?..
Пауза затягивается, но у меня нет желания разбираться, почему она вообще возникла.
— Нет, ничего… — отвечает на одном выдохе. — У тебя веснушки на плечах. Знала?
Прошептав что-то невнятное про солнце и лето, я почти сразу проваливаюсь в сон, выключаясь из реальности, в которой мне слишком… слишком хорошо.
32.
***
Раньше моя мать была известным в городе адвокатом, брала сложные и интересные дела. С возрастом страсть к стрессу и адреналину прошла, и она переключилась на более тихую, локальную работу. Стала женой, мамой и бабушкой — той, что по выходным нянчит внуков, печёт пироги и жарит блинчики.
Но я до сих пор испытываю при этом лёгкий диссонанс. Даже в свои двадцать восемь мне непривычно видеть её в этом уютном, домашнем образе.
Я думаю, что рано или поздно в моей жизни тоже настанет такой момент. Мне захочется сбавить темп. Захочется тишины, спокойствия и простых человеческих радостей. Но это точно случится не сегодня, потому что эта неделя — редкий случай, когда всё идёт гладко, а меня подстёгивают и стресс, и азарт, и адреналин одновременно.
Я успеваю отхлебнуть глоток кофе из стаканчика, как в проёме двери мелькает Григорий Леонидович.
— Оль, зайди на минуту, — звучит ровно, но безапелляционно.
Оставив плащ на спинке стула, я выпрямляюсь, приглаживаю волосы и направляюсь за ним, примерно догадываясь, о чём пойдёт речь.
Начальник уже у двери и держит её приоткрытой. Я приближаюсь без промедлений. Эти просьбы обычно длятся дольше, чем утренний кофе. Которому, похоже, не суждено быть допитым.
— Располагайся, — кивает он, закрывая за мной замок. — Есть рабочий момент, Оль. Срочный.