Пророк Ишайя обнаруживает себя участником сцены при божественном дворе: он оказывается в чертоге Храма у подножия высокого божественного трона (по-видимому, внезапно явившегося прямо в Иерусалимском Храме), перед которым стоит жертвенник для воскурений. Сюрреалистичность картине придает одежда сидящего Господа, которая заполняет собой чертог, подобно облаку. При появлении пророка зал наполняется дымом. Тот пугается, что не достоин созерцать божество, будучи ритуально «нечист устами»; в ответ один из спутников интронизованного Бога слетает к нему, щипцами берет уголь с жертвенника и касается его рта в качестве церемонии очищения. Аналоги такой церемонии очищения рта — применительно к культовым статуям — хорошо известны из Месопотамии. После этого Ишайя может услышать голос Господа, вопрошающий: «Кого нам послать?» — и вызывается быть пророком. Этот вопрос напоминает сцену небесного совета в видении пророка Михайи и может быть частью общей с ней традиции.

Особый интерес представляют собой фигуры спутников божества, которые названы у Ишайи словом сараф (отсюда современное «серафим»), означающим, возможно, «жгучий» или «жгущий». Поскольку в других местах Библии это слово обычно связано со змеями (по некоторым предположениям, обозначает кобру), существует гипотеза, будто сарафы Ишайи имели облик крылатых кобр — египетских уреев, божеств-покровителей. Изображения уреев действительно встречаются на иудейских печатях времен Ишайи.

Тем не менее у крылатых кобр в египетском стиле обыкновенно два или четыре крыла, а в видении их целых шесть, причем сами фигуры полностью скрыты от взгляда этими крыльями. Также у них упоминаются ноги (и затем — руки), что заставляет полагать антропоморфный облик сарафов.

Несмотря на всю свою мифологическую конкретность, сцена содержит и аниконические элементы. Так, фигура на троне остается неописанной (возможно, пророк не смеет поднять на нее глаза), а ее спутники целиком спрятаны за собственными крыльями. Мотив, будто они прикрывают, помимо прочего, свое лицо, может указывать на их нерешимость взирать на Бога или на попытку защититься крыльями от Его сияния.

Впоследствии видение Ишайи оказало большое влияние на ангелологию. Сарафы были восприняты как отдельный класс небесных существ, которые непосредственно приближены к Богу и всегда присутствуют при Нем. Получило разъяснение и их название, возможно первоначально связанное со змеиным обликом. Так, в раввинистическую эпоху считалось, что этот класс ангелов называется жгущими, потому что они сжигают — переводят в более высокую духовную природу — записи людских молитвенных прошений, сделанные ангелами низшего ранга.

Видение Йехезк-Эля (Иез. 1), напротив, происходит в открытом пространстве, на берегу реки; в связи с этим иногда предполагают, что пророк наблюдает славу Господа в отражении на водной поверхности, однако это неочевидно. Видение гораздо сюрреалистичнее и сложнее предыдущего — возможно, под влиянием богатства месопотамской иконографии. Сперва приближается штормовой ветер и туча, в которой — окруженный сиянием огонь, а внутри огня просматривается янтарное ядро. Затем, вглядываясь в это явление, пророк различает четыре фигуры крылатых человекоподобных животных с четырьмя лицами (тетраморфов, обладающих львиным, бычьим, орлиным и человеческим лицами). Тетраморфы, в свою очередь, стоят на колесах из сияющего драгоценного камня. Колеса эти, как и животные, способны двигаться по земле во все четыре стороны и представляют собой самостоятельных живых существ, в том числе у них есть глаза. Венчает всю эту живую конструкцию свод из кристалла, сквозь который смутно видна фигура сидящего на сапфировом троне — «образ, внешне подобный человеку», по осторожному выражению книги Йехезк-Эля.

Таким образом, перед нами — одушевленный сияющий колесный трон, на котором восседает фигура, называемая Славой (kabod). Мотив символической божественной фигуры, передвигающейся на волшебном троне-колесе, встречается также на иудейских монетах Персидского периода.

Крылатые гибриды-тетраморфы, несущие трон, развивают образ керувов, стоявших на крышке ларца договора, однако в их облике у Йехезк-Эля угадывается влияние месопотамских духов-охранников ламассу. В целом видение подчеркивает иную, неземную природу божественного трона.

Впоследствии видение Йехезк-Эля будет рассматриваться в еврейской традиции как сокровенное эзотерическое знание, а колесный трон, под названием «трон славы» или, позднее, меркава (букв. «колесница»), станет предметом медитации мистиков. Даже сам текст откровения Йехезк-Эля приобретет особый статус: будут существовать ограничения на его изучение — якобы неосторожный в интерпретациях читатель может быть спален вышедшим из текста огнем (Вавилонский талмуд, Хагига, 13а). Развивается представление, что в духовном мире существует отдельная субстанция под названием «слава», которую, в отличие от носителя этой славы, можно увидеть в образах, аналогичных приведенным у Йехезк-Эля. Можно сказать, что теофании Ишайи и Йехезк-Эля, сохранившиеся в библейском каноне, постепенно заняли опустевшее место архаической мифологической образности, но отчасти донесли в себе ее рудименты. В свою очередь, в более широком смысле теофания — мотив чудесного явления божества — вытеснила собой сюжетную мифологию о божественных деяниях, стала основным предметом для рассказа о надмирном Божестве.

Ламассу — месопотамский сторожевой дух. Месопотамия, 883–859 гг. до х. э.

The Metropolitan Museum of Art

Приведенные примеры также показывают, что, несмотря на развитие представлений о надмирном характере Бога, люди не достигали идеи трансцендентности в собственном смысле слова — они продолжали воображать Его как некое телесное существо, пусть даже огромного размера. Размеры этого явленного тела Бога, вероятно, существенно увеличивались по мере развития [59] . Так, если пророк Иша-Яѓу в VIII в. еще мыслит божественную фигуру вместимой в масштабы Иерусалимского Храма, его последователи несколько веков спустя говорят уже о теле, занимающем весь мир целиком.