Точно так же, хотя архаические мифологические повествования в большинстве своем были упразднены, на их место пришли библейские рассказы. Они так же повествовали о далеком и часто вымышленном, максимально конкретном прошлом, обладавшим символическим значением для читательского «сегодня», и обусловливали древнеизраильскую коллективную идентичность, как делали это мифы в архаический период. В свою очередь, библейские рассказы также становились основой ритуала и в какой-то степени, так или иначе, воспроизводились заново в календарно-ритуальной структуре года наподобие циклического времени мифологических культур. Отдельные библейские рассказы могут даже восходить к реальным архаическим мифам, однако вписывают свой сюжет в историческое время и направлены не только на отождествление читателя с ними, но и на его удивление и озадачивание перед лицом нравственного Бога, требующего милости и справедливости, а не ритуальной жертвы.

Наконец, продолжили свое существование и отдельные мифологические образы. Так, мотив двух верховных божеств, отцовского и сыновнего, сохранился в двойственности аспектов библейского Бога (что впоследствии повлияло на формирование как христианской, так и позднейшей еврейской мифологии). Женская фигура, некогда бывшая богиней Ашерой, возродилась в образе народа Израиль как «супруги» божества (а впоследствии и в образах мудрости, присутствия и других атрибутов Бога). И наконец, хтоническое чудовище Левиафан лишь ненадолго было низведено в разряд обычных творений: в одной из самых загадочных библейских книг, Книге Иова, мы вновь встречаем его как мрачный символ иррациональности бытия, хоть и подвластного Богу, но все же бесконечно выходящего за пределы возможностей человеческого познания. В дальнейшем — за хронологическими рамками данной книги — всем этим образам предстоит еще долгое развитие, которому следует посвятить отдельную работу. Более того, будет с веками расти и мифологическая функция библейских рассказов. Это, однако, предмет для отдельного разговора, к которому я надеюсь вернуться в следующей книге…

Тем не менее, отмечая всю преемственность и зависимость библейского мира от предшествующей ему архаики, нельзя не отметить и обратного — новизны, этому миру присущей. В этом отношении, отдавая дань непрестанному влиянию мифологического, не менее важно — особенно учитывая тесную связь мифологического с нашим собственным бессознательным — выделить те параметры, по которым библейское мышление порывает с мифом, критикует его, пытается превзойти. В этом смысле можно говорить о трех главных открытиях древнееврейского монотеизма — историзме, религиозной нравственности и проблематичности.

Завершенности мифологической схемы древнееврейский историзм противопоставил разомкнутость временной прямой, на которой человек находится. Бог обретается — утверждали пророки — не в слепом повторении прошлого, а в ответственном поступке, совершаемом здесь и сейчас. Именно «сейчас» библейский Бог обращается к человеку и требует от него действий, направленных на благо — в конечном счете на установление справедливого общества. Даже храмовый ритуал — сколь бы он ни был важен для реальных древних евреев — оказывается в глазах пророческих авторов скомпрометирован своей повторяемостью. Ритуализму был противопоставлен нравственный выбор.

Отразилось это и на том, какую форму приняли в еврейской Библии архаические рассказы и их аналоги. Теперь они требовали не подражания, не вечного возвращения, а критического подхода, отстраненного обдумывания, сомнения. Мифологическая целостность, завершенность поэтому чужды библейскому рассказу — напротив, раз за разом мы сталкиваемся в них с неоднозначностью, открытостью, необходимостью читательского собственного решения. В связи с этим мы завершили последнюю главу Книгой Иова — уникальным древним произведением, где авторская правда как бы полностью скрыта, а читатель вынужден оставаться озадаченным, задетым, не получившим ответа на волновавший его вопрос о мировой справедливости.

Все это показывает нам, чем миф в чистом виде может быть с библейской точки зрения ложен и даже опасен. В этом смысле я думаю, что перед каждым из нас стоит задача раз за разом преодолевать в себе миф, стремиться быть не носителем или подражателем мифа, а мифотворцем, который осознанно строит свою жизнь по-новому, в свете собственной этической ответственности перед другим.

Мифу противостоит история в ее ужасности. Именно «ужас истории», по выражению М. Элиаде, гонит человека из ущербной исторической действительности в некую вневременную, абсолютную структуру, скрытую в мифологическом правремени или эсхатологическом поствремени. Поэтому главный урок, который мы можем вынести из этой книги, — это память о том, что никакой миф, никакой нарратив не может оправдать человеческой крови. Там, где становится вопрос о жизни и смерти, миф должен быть упразднен.

Миф тянет нас к успокоению, к самооправданию, к принятию естества, которое, конечно, нет никакого права оправдать или принять. Любая попытка придать смысл чужим страданиям будет безнравственной и даже кощунственной по отношению к ним. В этом смысле перед нами есть задача отстраниться от мифа и обернуться лицом к истории во всей ее невыносимости, признать ее невыносимость и свою долю в коллективной ответственности за нее.

Но и наоборот: перед лицом этой невыносимости и этой вины, перед лицом бесчисленных чужих страданий — того, что и составляет «ужас истории», — миф, возможно, способен дать нам небольшую передышку, которая только и позволяет пережить настоящее в здравом рассудке. Важно, однако, не забывать, что любой наш миф — это только миф. И да минует нас всех сегодня «ужас истории» — настолько, насколько это позволительно человеку.

Я завершаю эту книгу благодарностью всем тем, кому я обязан возможностью ее написать. Прежде всего, это мои учителя — проф. А. Б. Ковельман (ИСАА МГУ), руководивший мной на протяжении двадцати лет, а также Илья Дворкин (Иерусалим) и Менахем Яглом (Иерусалим), приобщившие меня к еврейской цивилизации. Не могу не упомянуть следом М. Г. Селезнёва (НИУ ВШЭ) и С. В. Тищенко (ИВК РГГУ), преподававших мне некогда библейскую историю и литературу. Я также благодарю Анну Луппову (ИСАА МГУ), научного редактора этой книги, Катерину Малахову (ИФ НАН Украины), которая взяла на себя труд прочесть и подвергнуть критике некоторые главы этой книги, и Биньямина Йонина (Еврейский университет в Иерусалиме), с которым мы подробно обсуждали вопросы, легшие в основу других.