Яркие платья — плохо. Но штаны, особенно если в обтяжку — тоже плохо. Шорты — просто ужас, лучше уж платья. Только не яркие. И не короткие. В паранджу завернись и так ходи.

А ещё лучше — не ходи никуда, потому что гулять тоже плохо. Только в школу. И в магазин. И за квартиру заплатить. И к соседке цветы полить, а то она в отпуск уехала. И на курсы, конечно, тоже надо. И к репетитору — только не в юбке. И не в шортах. И не в сарафане в цветочек, потому что у него спина открытая, вдруг люди что-то не то подумают!

Люди подумают, что на дворе лето, вот и всё. Все ходят в этих сарафанах — и нормально. А мне нельзя.

Как будто С.А. вообще волнует, во что я одета! Мне кажется, он не обратит внимания, даже если я голая приду, у него же одни формулы на уме. А мама бесится, потому что он молодой совсем, только недавно универ окончил, а значит — обязан реагировать на мои голые коленки и совершать всякие там поползновения. А он не реагирует. Не то чтобы я была против… Но нет, он на меня смотрит как на… Хотела написать «как на пустое место», но вообще-то нет. Мы нормально общаемся, и даже не только про математику, он хороший парень. Просто я ему не интересна.

Но маме же не объяснишь. Я пытаюсь, как умею, а она сразу кричит, что я ей вру. Что у мужиков только одно на уме, да и у меня тоже, а ей лучше знать; что она меня насквозь видит, и чтобы я снимала немедленно этот сарафан с голой спиной.

Потому что вдруг я с голой спиной кому-то понравлюсь?! Можно подумать, в свитере и тёплых штанах я никому понравиться не могу… Вот с П. мы вообще зимой на остановке познакомились, на мне пуховик был, а я в нём как толстая гусеница — с головы до ног зелёная и поперёк себя шире. И ничего, разглядел как-то!

Но мы с ним в итоге не очень долго встречались. Так, погуляли за ручку, поцеловались пару раз, а больше ничего и не было. Но самое смешное, что мама этого совершенно не замечала, хотя я даже не скрывалась особо. Просто жила своей жизнью, а она — своей.

А когда замечать? С утра она уходит на работу, сидит там весь день, возвращается совершенно без сил — и сразу спать. Ладно, сначала ужинать — а потом спать. Но иногда и без ужина. В выходные у неё опять либо работа, либо подработка. Либо парикмахерская, маникюр, магазины и знакомая портниха, потому что дела делами, а выглядеть надо прилично, чтобы никто не подумал, что она устаёт и ей тяжело.

Так что в те несколько часов в неделю, которые мы проводим вместе, она изо всех сил пытается запихать в меня лошадиную дозу воспитания. Получается так себе. За пару часов она успевает повздыхать, как же я быстро выросла, поругать меня за оценки (Почему четвёрка? Надо, чтобы была пятёрка!), наорать из-за какой-нибудь ерунды, пожаловаться на жизнь и триста раз напомнить, что встречаться с мальчиками — это ужас и кошмар, даже не вздумай, если увижу, как ты с кем-то обжимаешься, — убью обоих.

Не убьёт, конечно, но по шее дать может, рука у неё тяжёлая. Не то чтобы мне это когда-то мешало…

Понятно, что это у неё личное: сама в восемнадцать лет замуж выскочила за первого встречного, да ещё и по залёту, а этот козёл ей изменял налево и направо, потом вообще бросил, а потом спился и помер. Туда ему и дорога.

Но с чего она взяла, что со мной обязательно должно случиться то же самое? Она меня полной дурой считает, или что? Чтоб в таком возрасте заводить ребёнка и выходить замуж — это надо совсем головой не думать, только гормонами.

Не хочу я никаких отношений, я учиться хочу. Как положено, шесть лет, а потом ординатура. А потом работа. И вот только тогда можно и про семью подумать, и только если человек хороший, а не тупица, как П., или зануда, как Б.

Правда, учёба мне теперь не светит.

Обидно — жуть.

Говорят, через год пересдать можно. Я, может, попробую. Осталось только как-то этот год прожить…

— Нам не стоит читать дальше. — Тимур захлопнул тетрадь так резко, что пальцы Людвига остались между страниц. И вытаскивать он их, похоже, не планировал. Наоборот, примеривался, как бы ловчее перехватить контроль над дневником.

— Почему? Мне любопытно. Там же наверняка потом что-нибудь интересное произойдёт.

— Что бы там ни произошло — нас это не касается.

— Это, — Людвиг указал на тетрадь, — оставили у нас на пороге.

— У меня на пороге, — машинально поправил Тимур.

— Хочешь сказать, что тебе можно читать, а мне нет?

— Хочу сказать, что никому нельзя. Я отдам тетрадку Ксюше — и всё.

Сейчас он ни капли не сомневался в своём решении.

Надо было сразу поступить правильно — когда только подобрал дневник и увидел записку. Например, спрятать тетрадь в шкаф, а потом написать Ксюше, чтобы заскочила на пару минут в гости и забрала. Или даже не прятать, ладно уж, показать Людвигу, но потом убрать в какой-нибудь файл или папку и, опять же, позвать Ксюшу.