Я слушала это всё, затаив дыхание и ощущая, как где-то на макушке шевелятся волосы.

Эмоциональный шантаж, значит… Раньше я только читала о подобном, но никогда не встречала по жизни, если не считать то, что говорили мне свёкры два года назад, подобным шантажом. Но это всё-таки шантаж другого уровня — намекать на самоубийство, ещё и вместе с ребёнком…

— Я сразу передумал, — продолжал Ромка, болезненно сжав кулаки. — Испугался. Но у меня тогда хватило мозгов поставить условия: она должна пойти к врачу и вылечить эту свою депрессию. Нашёл даже ей психотерапевта через своего одноклассника, разговор с которым ты сегодня слышала. Он единственный, кто более-менее в курсе… Даже мой брат ничего не знает. Не могу я это всё рассказывать, — Ромка коснулся ладонью шеи. — И сейчас тошно, но раз ты хочешь… Хотя, в принципе, уже понятно, что дальше, да, Надюш? Лена стала ходить к психотерапевту, принимала таблетки, и периодически ей становилось лучше, порой она была почти совсем нормальной и весёлой. В один из таких периодов родился Лёшка… Но после его рождения всё вернулось на круги своя, и я осознал: Лене вредно сидеть дома с детьми. Поэтому настоял, чтобы она как можно скорее пошла на работу. Стало лучше. Но наши отношения к тому времени были испорчены безвозвратно, и любые попытки Лены их выправить я воспринимал в штыки. Тогда и произошёл тот эпизод, о котором я тебе говорил… С первым встречным в клубе, на каком-то девичнике в кругу коллег. По крайней мере, так она мне рассказала.

— Зачем? — выдохнула я, не понимая, зачем признаваться в подобном. — Можно было промолчать.

— Надюш, — Ромка прикрыл глаза и, тяжело вздохнув, пояснил: — Лена — не обычный человек. Не надо оценивать её так же, как остальных. Она психически нестабильна. Это наследственное — как я впоследствии выяснил, в их семье отклонения были не только у сестры её матери. Лена призналась в измене, чтобы сделать мне больно. Ей вообще нравится делать больно, нравится жить среди боли. Потом она всегда приходит в себя, жалеет, извиняется, и понимаешь — собственно, она не виновата в том, что всё вот так криво у неё. И не со зла она это делает, а потому что больна психически. В одном мне повезло — на детей это не распространяется… И мать она хорошая, и Лёшка, и Илья её любят.

— Тогда почему ты… боишься за них? — уточнила я осторожно. Мне было жутко от всей этой истории, не верилось, что так вообще можно жить…

— Потому что Лена может сделать что-то плохое не осознавая последствий. Она часто не анализирует, и если злится — может, например, кинуть в тебя утюгом. Да, это реальный случай, только попала она не в меня, а в шкаф с посудой. Сразу опомнилась и после этого пару месяцев ходила шёлковая, но сам факт…

Ромка замолчал, и я, чувствуя, что он вот-вот встанет и уйдёт, торопясь на свою электричку — хотя не уверена, что он на неё уже не опоздал, — быстро спросила:

— Ты решил разводиться из-за меня?

Почему-то мне было важно услышать ответ.

— Нет, — ответил он честно, серьёзно посмотрев на меня. — Я просто больше не могу. Ещё немного — и я сам в петлю полезу. И прости, Надюш, но я не верю, что ты разведёшься… несмотря ни на что, не верю. Но для себя я принял решение. Хочу хотя бы старость встретить в тишине и покое. — Ромка взял меня за руку и встал со скамейки. Посмотрел на моё лицо, вздохнул и, покачав головой, произнёс: — Прости меня за этот рассказ.

Надежда

Не зря говорят: «Лучше бы я ничего не знала». И это была моя первая мысль, когда Ромка отправился на вокзал, а я поехала дальше — домой.

Нет, я понимала, что узнать я должна была. Особенно теперь, после случившегося утром в офисе. Думаю, только из-за этого Ромка и раскололся… А если бы не наш откровенный поцелуй со всеми остальными вытекающими, он бы предпочёл молчание. И я теперь как никогда хорошо понимала — почему.

Кому приятно рассказывать о подобном?

Нет, даже не так — кто бы стал рассказывать? Впрочем, можно задать и другой вопрос: кто вообще способен жить так, как жил Ромка, пару десятилетий? Говоря откровенно: большинство людей бы плюнули на будущее своих детей, понадеявшись, что никого эта шантажистка не убьёт, и свалили прочь. Потому что, как сказал Сеня: «Я эгоист».

Я нервно рассмеялась, представив, что ещё сказал бы Семён, если бы услышал то, что поведал мне Ромка. Думаю, в его реакции было бы много матерных слов… Очень много. И откровенное: «Ну зачем, Ромка?!»

Я понимала зачем. Точнее, почему.

Потому что когда-то он всё-таки любил свою жену. Свою Ленку, весёлую и смешливую девчонку, с которой захотел создать семью.

Потому что она не была виновата в своей болезни. Несмотря ни на что, пока Ромка рассказывал, я чувствовала — он жалеет её.

Потому что такому человеку, как Ромка, было совестно бросить на произвол судьбы женщину, за которую ты взял ответственность перед ликом Бога.

Потому что страшно за детей.

Потому что невозможно оставить их одних с такой матерью.

Много, много разных почему…

Но ни одной причины быть счастливым. Собственно, Ромка и не был, посвятив себя игре в семью и борьбе с чужой болезнью.

Да, теперь я как никогда понимала, почему Ромка не нашёл в себе сил уволиться… и лишить себя маленькой радости: просто видеть меня каждый день.

Роман

На электричку он еле успел. Запрыгнул в вагон в последний момент, силой раздвинув тяжёлые двери, и замер под осуждающим взглядом молодой женщины, стоявшей в тамбуре. Роман знал, о чём она думает: зачем рисковать, если можно подождать следующую электричку? Разве стоят двадцать минут ожидания возможности покалечиться?