Эренбург был растроган письмом Светланы, увидев в нем трагедию человеческой души, лежавшей за ее одиночеством. Он ответил ей лично — правда, ответ этот затерялся где-то в русских архивах. Десять лет спустя, когда Светлана стала «невозвращенкой», Эренбург был единственным среди крупных общественных фигур в Москве, кто захотел публично сказать о ней добрые слова.

Скандал вокруг романа Бориса Пастернака «Доктор Живаго» — скандал, получивший столь громкий резонанс, — разразился сразу вслед за конфронтацией между режимом и московской интеллигенцией в хрущевский период. Когда советские журналы отклонили рукопись Пастернака, он решился на беспрецедентный шаг — передал ее для публикации на Западе Джанджакомо Фельтринел-ли, члену итальянской компартии и известному издателю. Роман, появившийся сначала в Италии, — 15 ноября 1957 года — вскоре дошел до миллионов читателей во всем мире.

На первых порах Кремль реагировал сдержанно — несколькими публичными порицаниями. Эренбург был одним из немногих советских писателей, высказавших свое мнение о книге до присуждения Пастернаку Нобелевской премии. В разговоре с немецким корреспондентом Гердом Руге Эренбург дал роману восторженную оценку:

«„Борис Пастернак — большой писатель <…> Он один из самых больших, ныне живущих поэтов в мире. Я читал „Доктора Живаго“; описание тех дней — замечательные“.

Увидев мое удивление этому в целом положительному суждению [продолжал Руге — Дж. Р.], Эренбург повторил сказанное, но добавил: „Как я сказал, я читал роман в рукописи. И разумеется, еще не кончил, дошел как раз до революции. Все описания до этого периода, повторяю, замечательные“» [807] .

Пастернак дал рукописный экземпляр Эренбургу, который всегда был горячим поклонником его поэзии. Однако «Доктор Живаго» Эренбург принял с некоторыми оговорками. «В романе есть поразительные страницы — о природе, о любви; но много страниц посвящено тому, чего автор не видел, не слышал», — писал Эренбург позднее в своих мемуарах [808] . Все же он вовсе не намеревался отворачиваться от старого товарища из-за того, что тот нарушил утвердившееся табу, осмелившись на самочинную публикацию книги на Западе.

Однако власти сочли невозможным далее закрывать глаза на существование «Доктора Живаго». 23 октября 1958 года Шведская Академия присудила Пастернаку Нобелевскую премию по литературе. В последующие две недели разыгралась жестокая драма. Пастернак тотчас сообщил, что принимает премию. Однако власти, склонные считать эту премию не чем иным, как происками адептов так называемой «холодной войны», дали волю своему гневу. 26 октября «Правда» начала полномасштабное наступление, обозвав Пастернака «одиночкой-индивидуалом в советской литературе», писателем, который «никогда <…> не числился среди мастеров первого класса». Что же касается героя романа, Юрия Живаго, то его представляли как «морального урода, отупевшего от злобы», как создание гнилого либерала и «литературного сорняка» [809] .

На следующий день состоялось собрание членов Союза писателей, специально созванное для исключения из его рядов Пастернака. Эренбург прийти отказался. Во время присуждения Нобелевской премии он как раз находился в Стокгольме, но уже вернулся в Москву, когда братья-писатели собрались, чтобы покрыть себя позором. Из Союза писателей кто-то упорно звонил Эренбургу; каждый раз, когда раздавались телефонные звонки, Эренбург сам подходил к телефону и, не меняя голос, отвечал одно и то же: «Илья Григорьевич уехал и вернется не скоро» [810] .

Эренбург старался помочь Пастернаку сохранить силу духа. Все время, пока продолжалась шумиха, он просматривал отклики в западной прессе из Москвы и Европы, чтобы затем сообщить сыну Пастернака, Евгению, о реакции таких людей, как Хемингуэй, Стейнбек и членов Пен-клубов (престижной международной писательской организации). Все это (и даже индийское издание «Доктора Живаго») Евгений передавал отцу. В дни скандала вокруг романа Евгений часто приходил к Эренбургу за советом, считая его своим «ребе» и надеясь с его содействием помочь отцу погасить незатухавший конфликт с Кремлем. Эренбург, насколько мог в те годы, защищал Пастернака. «Я убежден, — написал он в своих мемуарах, — что в помыслах Пастернака не было нанести ущерба нашей стране <…> Он не подозревал, что из его книги создадут дурную политическую сенсацию и что на удар неизбежно последует ответный» [811] .

В отличие от Эренбурга, публично никто не осмеливался сказать доброе слово о Пастернаке. В марте 1960 года Эренбург встречался со студентами Московского университета. Его спросили, как он относится к «Доктору Живаго». Согласно корреспонденции, помещенной в «Нью-Йорк Таймс», Эренбург высказал свое, независимое суждение, хотя и несколько умерил обычное восхищение Пастернаком-поэтом уклончивыми словами о романе.

«Ясно выразив презрение к тем способам, какие здесь пущены в ход в связи с делом Пастернака, г. Эренбург сказал, что ему претит обсуждать роман, которые его слушатели не имели возможности прочитать. Ведь им, сказал он, известно только то, что опубликовано в „Литературной газете“ о деле Пастернака после присуждения ему Нобелевской премии. А в сообщениях этих, намекнул Эренбург, отнюдь не вся история. Подчеркнув, что г. Пастернак — „очень большой поэт“, г. Эренбург сказал, что считает „Доктор Живаго“ „мучительным“ романом. Но не объяснил почему» [812] .

Трагедия завершилась 30 мая 1960 года, когда Пастернак умер от рака желудка. Его похороны в Переделкино вылились в одну из самых памятных демонстраций любви и преданности поэту, какой когда-либо удостаивался литератор. Невзирая на угрозы и предупреждения свыше тысячи человек провожали гроб поэта, который несли на руках от его дачи до поселкового кладбища. Эренбург в день похорон находился за пределами страны, но Любовь Михайловна приехала на похороны, ясно выражая своим присутствием, что будь Эренбург в Москве, он также проводил бы Пастернака в последний путь [813] .