Эренбург по-прежнему был полон решимости уехать из России. В цитированном выше письме к Волошину он писал, что намерен «пробираться в Швейцарию». Жизнь в Москве превратилась в нечто неописуемое: «Это наваждение, но более реальное, чем когда-либо существовавшая реальность. Я, кажется, совершенно опустошен и храню больше мысли и страсти по инерции». Смерть матери усугубила отчаяние, которое охватывало его при мысли о судьбе России. «На самом деле душа полна лишь отрицательным, и разрушение всего налицо. Что делать дальше — не знаю <…> Здесь мерзко и порой грущу даже о Москве последних дней». Однако уехать в тот момент Эренбургу не хватило духу. Вместо Швейцарии он очутился в Киеве.

Эренбург выбрал «скверное время» для приезда в Киев. Несколько армий боролись за власть над Украиной, включая украинских националистов, белых, желавших восстановить монархию, и отряды Красной армии. Немецкие оккупационные войска все еще находились в городе. В качестве правителя всего региона выступал некий украинский офицер — Павел Скоропадский; держался он на немецких штыках и, когда в декабре немцы отбыли восвояси, последовал за ними в Берлин. Их место заняли другие захватчики. За год, что Эренбург пробыл в Киеве, сменилось четыре разных режима. «Менялись правительства, порядки, флаги, даже вывески, — вспоминал он позднее. — Город был полем гражданской войны: громили, убивали, расстреливали» [106] . Со всей страны в Киев стекались беженцы, чтобы, перекочевав в Одессу, плыть оттуда в Европу и добираться до Берлина или Парижа. Но Эренбург оставался в Киеве. Это был город, где он родился, и хотя с 1895 года там не жил, всегда думал о нем как о своем доме.

Как всегда, Эренбург выступал с чтением стихов и лекций. В январе 1919 года он и писатель Андрей Соболь ездили несколько недель — как вспоминал Соболь — «Ради хлебных злаков поездки по городам Украины. Эренбург читает стихи, я — рассказы. В Бердичеве в первом ряду сидит поп (на афишах „Молитва о России“)» [107] .

Явная ирония состоит здесь в том, что послушать Эренбурга и Соболя, двух евреев, явился православный батюшка, чье внимание привлекли стихи Эренбурга: он решил, что вечер в Бердичеве будет посвящен чтению молитв.

Судьба Андрея Соболя была трагической. В 1921 году в Одессе его арестовали большевики, однако позднее он добрался до Москвы. Получив в следующем году разрешение на поездку в Берлин, он вернулся в Россию, где опубликовал ряд заявлений, которые звучали отречением от его прежних антибольшевистских настроений. А в 1926 году он покончил с собой. Эренбург оказался более жизнестойким и более гибким.

В Киеве присущий Эренбургу талант заводить знакомства с необыкновенными людьми отнюдь не иссяк. Дружба с Осипом Мандельштамом началась в Киеве, где они часто встречались в Литературно-артистическом клубе, собиравшем художественную братию в подвале дома, где находился Союз писателей. Клуб носил забавное название «Хлам» — аббревиатура по начальным буквам слов «художники, литераторы, актеры, музыканты». Членами «Хлама» было немало знаменитостей, сыгравших видную роль в истории советской литературы. Кроме Эренбурга и Мандельштама в «Хлам» входили еврейский поэт Перец Маркиш, живописец и театральный художник Александр Тышлер и переводчик Валентин Стенич, позднее познакомивший русских читателей с Джеймсом Джойсом и Джоном Дос Пассосом. С Маркишем и Тышлером Эренбург дружил и потом. Тогда же он познакомился со своей дальней родственницей Любовью Михайловной Козинцевой, учившейся в художественной школе у знаменитой художницы-декоратора Александры Экстер. Одной из соучениц Любы Козинцевой была Надежда Хазина. В 1919 году Эренбург женился на Любови Михайловне Козинцевой, а тремя годами позже Надежда Хазина стала Надеждой Мандельштам.

Любовь Михайловна, образованная и привлекательная девушка, была на восемь лет младше Эренбурга. Как-то он признался другу, что влюбился в Любу с первого взгляда, когда увидел ее гуляющей по улице с собакой [108] . 13(26) августа они зарегистрировались вопреки возражениям родителей Любы, которые не принимали Эренбурга всерьез и пытались расстроить этот брак, настаивая на религиозном обряде. Однако Эренбург согласился. У него не было приличного костюма, и во время венчания ему пришлось шепотом попросить у Любови Михайловны булавку — закрепить спадающие штаны.

Их брак с самого начала отличался от общепринятого. Первое время они вообще жили врозь: Эренбург оставался у себя, а Любовь Михайловна продолжала жить с родителями. Привычки богемного поэта плохо сочетались с семейной жизнью, к тому же Эренбург никогда не был моногамен, даже когда бывал сильно влюблен.

К моменту венчания с Любовью Козинцевой Эренбург уже несколько месяцев был связан с другой женщиной — студенткой Ядвигой Соммер. Ядвига, происходившая из польской семьи, жившей в Киеве, училась в Педагогическом институте. Будущая учительница, любя серьезную литературу, не прошла мимо стихов и очерков Эренбурга и, когда весною 1919 года узнала, что им только что открыта студия для молодых поэтов, немедленно в нее записалась. Ее первое впечатление от Эренбурга похоже на то, какое он производил на всех, с кем общался в те годы. «Одежда на нем сидела мешковато. Волосы были взъерошены», — вспоминала в своих мемуарах Ядвига. Однажды когда закончилось вечернее занятие Ядвига «выходила последняя», и Эренбург «вежливо осведомился, в какую сторону я иду». Они ушли вместе. «Народу было мало. Время было весеннее; недавно прошел дождь, улицы блестели, дышалось легко. Я была в берете и черной суконной накидке. Мы заговорили о любимых поэтах и сразу нашли общий язык <…> И. Г. вел меня под руку, проводил до общежития, поцеловал руку», — вспоминала Ядвига Соммер полвека спустя [109] .

Эренбург в своих мемуарах вспоминал о ней с такой же теплотой: «Тоненькая смуглая Ядвига, похожая на героиню итальянских неореалистических фильмов…» [110]

Вскоре их отношения приобрели интимный характер и оставались такими даже после того, как Эренбург объявил, что женится на другой. Ядвигу эта новость потрясла, в особенности желание Эренбурга представить ее своей будущей жене: «Я не думала, во что выльются наши отношения, не строила никаких иллюзий <…> И. Г., вероятно, боялся моей реакции и с опаской на меня поглядывал, но я сидела, как замороженная…» [111]

Несколько дней спустя Эренбург привел Любовь Михайловну в студию, где между нею и Ядвигой состоялся краткий вежливый, но во всех отношениях беспредметный разговор. Видимо, Эренбург устраивал Любови Михайловне экзамен. С самого начала их брака он был беспощадно откровенен с ней, каковым и оставался все сорок восемь лет их совместной жизни. Знакомя Любовь Михайловну с Ядвигой, он желал удостовериться, что его будущая жена понимает, на каких условиях он вступает с нею в брак. Хотя он искренне любил ее и был ею увлечен, верности ей он не обещал; ей придется принимать и другие его сердечные привязанности, его многочисленные любовные связи. У них не было детей, о чем Эренбург сожалел, но он всегда опекал Любовь Михайловну. Когда в мае 1921 года он вернулся в Париж, он представил ее Диего Ривере, который вскоре начал за ней ухаживать. Эренбург умно ее сдерживал. Каждое утро он «писал сатирические стихи о влюбленном художнике и о ней» [112] . И Любовь Михайловна осталась с ним, тем более, что они поселились в Париже, где, как жена преуспевающего литератора, она могла жить по европейским стандартам, которые весьма отличались от куда более жестких условий русской жизни.