И от этого стало так легко на душе!

— Ладно, — пробормотал Артем, потирая виски. — Допустим, я здесь. Допустим, это правда. Что я могу? Работать. Лечить. А там… разберёмся.

Он выпрямился, чувствуя, как в груди разгорается искра — не уверенности, но решимости. Он не знал, как долго пробудет в этом времени, не знал, вернётся ли в своё. Но если уж судьба закинула его сюда, то он не будет тратить время на панику. Он будет делать то, что любит и умеет лучше всего — спасать людей.

* * *

Насвистывая незатейливую мелодию, Артём толкнул скрипучую дверь хибары и шагнул внутрь, стряхивая с сапог комья грязи.

Внутри было всё так же сумрачно, пахло сыростью, щами и чем-то травяным, что Аглая, видимо, добавила в печь. Марьяна спала на скамье, её дыхание было ровным, и это немного успокоило его. Артем прошёл к столу, где всё ещё стоял чугунок с остывшими щами, краюха ржаного хлеба, пироги и варёные яйца. Желудок предательски заурчал — парень только сейчас понял, как сильно проголодался. Всё, что произошло — шок, гнев, церковь, улица, осознание — выжгло силы, и теперь тело требовало своё.

Он сел на колченогий стул, подвинул к себе чугунок и снял крышку. Аромат щей, простых, с полбой и капустой, ударил в нос, и Артём невольно улыбнулся.

«Постный день, — вспомнил он слова Аглаи. — Ну, постный так постный».

Он взял ложку, зачерпнул густой суп и отправил в рот. Вкус был непривычным — без мяса, с лёгкой кислинкой, но тёплым и на удивление приятным. Артём отломил кусок хлеба, макнул в щи и принялся есть с аппетитом, которого сам от себя не ожидал. Каждый глоток будто возвращал его к жизни, прогоняя усталость и смятение. Он даже не заметил, как начал напевать что-то под нос — кажется, «Амурские волны», что слышал у трактира.

Дверь скрипнула, и в хибарку вошла Аглая, неся охапку дров. Она остановилась на пороге, глядя на Артёма, и её круглое лицо с россыпью веснушек расплылось в улыбке.

— Ох, Иван Палыч! — воскликнула она, ставя дрова у печи. — Гляжу, аппетит-то у вас, как у молодого жеребца! Щи-то по нраву пришлись? Я ж говорила, вкусные, с солью!

Артём проглотил очередной кусок хлеба и кивнул, не отрываясь от чугунка.

— Вкусные, Аглая, спасибо, — сказал он, и в его голосе не было ни тени недавнего гнева. Он чувствовал себя… легче. Будто решение, принятое на улице, — работать, лечить, использовать свои знания — дало ему точку опоры. — Ты молодец. И пироги, и щи — всё в самый раз.

Аглая зарделась, её щёки вспыхнули, и она неловко поправила платок.

— Да ну, полноте, Иван Палыч, — пробормотала она, но было видно, что похвала ей приятна. — Главное, что Живица у вас, кажись, вернулась. А то давеча такие смурные были, я уж думала, Скверна вас взяла.

Артём усмехнулся, отставляя ложку. Он вытер рот рукавом — чужой рубахой, к которой всё ещё не привык, — и посмотрел на Аглаю. В его глазах горел новый огонёк, не яркий, но твёрдый.

— Аглая, — начал он, постукивая пальцами по столу. — Слушай, теперь всё будет по-новому. Хватит этой толкотни у больницы, как сегодня утром. Люди толпятся, орут, друг друга перебивают — так дело не пойдёт. Надо порядок навести.

Аглая моргнула, её брови приподнялись, но она кивнула, явно заинтересованная.

— Порядок — это дело хорошее, Иван Палыч. А как его навести-то?

— Записывать людей на приём будем. Очередь — слыхала о таком? Организованная очередь! — сказал Артём, будто это было очевиднее всего. — Пусть приходят по очереди, не всей гурьбой. Ты будешь записывать — кто, с чем, во сколько. Я посмотрю, разберусь, кому срочно, кому можно подождать. Так и время сэкономим, и толпу разгонять не придётся. Прием — до обеда, операции и процедуры — после.

Аглая замерла, её улыбка поблекла, и она опустила глаза, теребя подол юбки. Артём нахмурился, заметив её растерянность.

— Что? — спросил он. — В чём дело?

— Иван Палыч… — Аглая замялась, её голос стал тише. — Я ж… не обучена грамоте. Ни читать, ни писать не умею. Разве что крестик поставить могу, да имя своё нацарапать, и то коряво. Как же я запишу-то?

Артём осёкся. Он совсем забыл, где находится. Верно. Деревенская девчонка, пусть и смышлёная, вряд ли ходила в школу.

Он провёл рукой по лицу — чужому, с неровной бородой, — и вздохнул. Его планы, такие простые на первый взгляд, уже упирались в реальность этого времени. Но отступать он не собирался.

— Ладно, — сказал он, глядя на Аглаю. — Это не беда. Что-нибудь придумаем. Номерки будешь выдавать. Я сам напишу, покажу, как. А ты будешь помогать — говорить людям, когда приходить, следить, чтобы не лезли без очереди. Справимся?

Аглая кивнула, широко улыбнулась.

— Справимся, Иван Палыч. Ежели вы научите, я постараюсь. Я ж шустрая, матушка говорит.