Я слушала эту хрупкую, юную девочку и восхищалась ее силой и храбростью. Она столько перенесла, испытала, но не сдалась, не струсила. Не то что я: испугалась смерти, не нашла в себе сил последовать за Димкой. Положилась на призрачный шанс все изменить. Что, если у меня и на это не хватит духа? Как всегда, испугаюсь в последний момент? Продолжу и дальше влачить свою одинокую жалкую жизнь?

Меня охватил гнев на саму себя. Сэму нужен испытуемый для Машины. Уговорю взять меня. Все они на Конечной слишком ценны, чтобы рисковать их жизнями. Я же – никто. Психотерапевт средней руки, без которого мир вполне может обойтись. Сэм испытает на мне Машину. Я окажусь в прошлом и спасу Димку. С этой утешительной мыслью, я, наконец, заснула. Во сне я снова видела сына.

Наутро мы с Кристи зашли в магазин электротоваров, и, пока Кристи выбирала и прятала в рюкзак нужные Сэму предохранители, я беспокойно топталась у выхода и каждую минуту ожидала, что нас схватят и сдадут патрульным. Но все обошлось. Кристи ловко перемахнула через турникет касс, и мы выбежали на улицу. Через пару кварталов сели в автобус и поехали к моим родителям. Автобус медленно скользил по запруженной машинами дороге. Я глядела в окно и ощущала тревогу и грусть. Пять лет я не видела родителей. Со дня похорон Димки. Как они встретят меня сейчас? Будут, как прежде, читать нотации, обвинять в реальных и выдуманных грехах? Или простят наши прошлые ссоры и согласятся помириться? Как-бы то ни было, мне нужно увидеть их. До того, как мы изменим прошлое. На случай, если у нас не выйдет, и я не успею сказать, что люблю их. Несмотря ни на что.

Череда машин уныло тянулась через громадный мост, соединяющий оба берега реки Ист-Ривер. Перед глазами маячил здоровенный экран с мерцающей рекламой:

«Хочешь изменить свою жизнь? Обрести желанное счастье? Приходи в нейроцентр «Новая жизнь». И твоя жизнь изменится к лучшему».

Подобные центры заполонили Хоупфул-Сити. С легкой руки Новаторов нас ежедневно, ежечасно призывали выбросить вредные воспоминания, словно ненужный хлам, и освободить свой разум для новой, беззаботной жизни. Город кишел такими «беззаботиками» с глупыми улыбками на пустых лицах и бессмысленными взглядами. Когда-то и я была такой. После очередной чистки памяти шла по улице, ощущала пустоту внутри и радостно улыбалась. Вспомнила себя прежнюю и ужаснулась. Что, если бы у меня не было Димки? Жила бы себе спокойно в комфортном Хоупфул-Сити и не думала сопротивляться. Не встретила бы Сэма, Кристи, Ивана и не захотела все изменить. Выходит, Димка спас меня от душевной гибели?

Думать так было эгоистично и гадко, и я все еще сердилась на себя, когда мы вышли из автобуса и направились к голубому дому в два этажа, где я провела детство и юность, и где теперь жили мои родители.

Все здесь было знакомо и близко. Терраса, охваченная белыми перилами, с колоннами в греческом стиле. Остроконечная крыша, облепленная старой, потускневшей от влаги черепицей. Длинные окна с решетчатыми ставнями, среди которых одно на втором этаже раньше было моим. Подъездную дорожку возле дома покрывал хрустящий гравий. Вдоль окон столовой и гостиной зеленели ели, которые давным-давно посадил мой отец. Я шла медленно, приближалась с опаской. Будто родной дом стал враждебным, чужим, готовым сопротивляться моему нежданному вторжению.

— Я буду ждать тебя за углом, — Кристи махнула в сторону высоких елей, обступивших наш задний двор. – Уходить лучше по другой улице.

— Пойдем со мной, – сказала я. – На улице тебя могут заметить патрульные.

— Нет, — помотала головой Кристи. – Тебе нужно поговорить с ними наедине.

Она нырнула в кусты и быстро прошмыгнула за угол дома.

Я подошла к двери и нажала кнопку звонка. В ответ раздался мелодичный звук вальса из «Щелкунчика» русского композитора Чайковского — любимая мелодия мамы. Я горько усмехнулась – для них ничего не изменилось. Красивый дом, музыка, театры, рестораны. Будто и не было тяжелых лет. Словно их любимый внук до сих пор жив, а единственная дочь счастлива.

Послышались шаги, дверь распахнулась, и я увидела своего отца.

— Здравствуй, папа! – тихо сказала я и попыталась его обнять. Он неловко прижал меня к себе, потом отстранился, вышел на крыльцо, огляделся по сторонам.

— Тебя никто не заметил?

— Что? – не поняла я.

В папиных глазах я увидела неуверенность и страх.

— Что, если соседи тебя увидели и заявят на нас? – беспокойно спросил он.

— Какие соседи, папа? Я не была здесь больше пяти лет.

Я решительно вошла в дом и закрыла за собой дверь. Хотят они того или нет, я должна поговорить с ними. Все же я их дочь.

Я сбросила куртку, ботинки, поставила рюкзак и внимательно оглядела отца. Все тот же усталый прищуренный взгляд. Папа всю жизнь стеснялся носить очки и постоянно щурился. Среди густых когда-то волос уже намечалась лысина, лицо немного сморщилось. Мне пронзила жалость, и я крепко обняла его. Почему не пришла раньше?

— Как вы тут жили без меня все эти годы?

Папа с упреком посмотрел на меня:

— Аня, скажи, ты стала изгоем? Твое фото вывесили на доску позора среди убийц и наркодилеров.

— Не от хорошей жизни, папа, — скривилась я. – Мне пришлось уехать, чтобы сохранить память о Димке.

— Ты нарушила закон, сожгла дом своей бабушки. Тебя разыскивают. Соседи сплетничают о нас. Твоя мать страдает от сильных мигреней. А тебе все нипочем! Зачем ты пришла, скажи?

Я хотела ответить, но тут скрипнула дверь гостиной, и я увидела свою мать.

— Что тебе нужно, Анна? – голос мамы звенел ледяной сталью. Строгий взгляд карих глаз за стеклами очков замораживал, заставлял ощущать себя нашкодившей девочкой, которой грозило наказание за плохие оценки, порванное платье, найденные в кармане сигареты.