Шрифт:
И следом — то, что давно жгло внутри:
«Ты мне важен.Очень»
Он прочитал. Долго молчал. Или мне казалось, что долго.
А потом короткий, но настоящий отклик:
«Ты мне тоже важна.Но прошу, в будущем предупреждай. Если Адам еще появится, или кто-то другой. Я ревную»
Эти слова будто бы вскрыли что-то внутри.Не страх тепло, вина, признание. Он не обвиняет. Он просит.
«Я ревную» не укор, а уязвимость. И мне хочется сказать ему ревнуй сколько угодно, только не закрывайся от меня.Но я сдержанна.
«Хорошо.Обещаю. Если он появится, ты узнаешь первым. Не из фото. От меня»
Снова пауза. И снова он.
Тихо. Почти шёпотом, как будто боялся услышать ответ:
«Спасибо. Я верю тебе. Просто…страшно тебя потерять. А на фото…ты будто не со мной.»
Вот она настоящая боль. Непоказная. Не от обиды от страха.От мысли, что я уже не его.Я смотрю в окно. Листья шуршат. Светофоры мигают впустую. А в сердце жар. Как от стыда. Как от любви. Как от желания вернуть всё на место.
«Ты не потеряешь. Я с тобой. Даже когда все путается, я с тобой»
«Хотела добавить… я не смотрела на него так, как смотрю на тебя.»
Но не стала. Это будет потом. Если он захочет слышать.Он не ответил. Но я вижу прочитал.А значит где-то там, в другом городе, среди тренировок и поздних завтраков он всё ещё мой.
Пока.
Несмотря на Соню. Несмотря на фото. Несмотря на Адама.Он мой, и я его. Хотя бы на одну ночь дольше.
31
Утром наша группа шла к аудитории, как на казнь.Экзамен по налогообложению у Добрянского Олега Константиновича страшное словосочетание, от которого хотелось спрятаться под парту или уехать на край света.
— Боже, как же я не хочу туда идти, — простонала Лера, прижимая к груди толстую тетрадь с конспектами, как щит. Вся она сегодня одна сплошная паника, от заломленных бровей до дрожащих пальцев.
— Ну что, девчонки, трусим? — хмыкнул Литвин Игорь, идя чуть впереди и озираясь с видом фронтового разведчика.
— Парни, может, вы как настоящие рыцари вперёд? — пропела наша мисс Вуз, Вероника, томно хлопая ресницами.
Она сегодня была особенно безупречна: волосы в идеальной укладке, губы в оттенке «экзамен сдан заранее», даже шпаргалки выглядывали из рукава, как бриллианты.
— Не-не, к Добряку первым уж увольте, — тут же отмахнулся Пашка. — Ну его, ваше рыцарство. Нам жизнь дорога.
Все заулыбались, но улыбки были нервными. Добрянский уже слыл не просто строгим он был легендой. Его «примеры» на доске напоминали криптограммы, а вопросы умели выбить стул из-под даже самого уверенного отличника.
Мы подошли к двери. Она была закрыта. Глухая, как судьба. Кто-то сглотнул.
— Ну что, у кого святой крест и последняя воля? — спросил кто-то сзади.
Молчание. Только страницы тетрадей шелестели, как прощальные письма.
— Может, просто уйдём? — шепнула Лера. — Ну его… Есть же пересдачи. Главное выжить.
— Лер, пересдача у Добряка, это не вторая попытка. Это вторая жизнь. С чистого листа. Снова весь семестр, — мрачно отозвался Литвин.
Дверь внезапно дёрнулась изнутри и скрипнула. Мы вздрогнули всем составом, будто нас окликнули по фамилиям. Из-за неё выглянул Добрянский. Без очков, но с тем самым выражением, от которого стекло леденеет в окнах.
— Заходите, — сказал он спокойно. Как будто не на экзамен звал, а на исповедь. — Начнём.
Вероника первой поправила волосы и, сделав над собой надрыв, сделала шаг вперёд.
— Мисс Вуз, значит… — усмехнулся он. — Ну, давайте посмотрим, что знает лицо факультета.
Мы столпились у дверей, словно перед краем обрыва.
— Если что — передай родителям, что я их любила, — буркнула Лера, перед тем как исчезнуть за дверью вслед за Вероникой.
Пашка перекрестился. Не в шутку.
Мы садились по одному, как в замедленной съёмке. Кто-то мямлил билет, кто-то зависал над задачами, кто-то прятал взгляд, как преступник в суде.
А Добрянский всё так же спокойно раздавал задания и взвешивал нас взглядами, как будто мы не студенты, а партии сомнительного товара.
Когда дошла моя очередь, руки чуть дрожали. Билет выпал с первого раза, как монета в автомате «Налог на прибыль организаций. Принципы исчисления и расчет»
Ну, здравствуй, роковая формула.
Я села. Точнее попыталась сесть так, чтобы не выдать дрожь в коленях и не уронить ручку, которая будто покрылась инеем. Сердце било в горле не в груди, не в ушах, в горле. Глотать было больно.