На эшафот вывели пятерых мужчин. Больных, избитых, одетых в лохмотья мятежников. Двое из них не могли ходить, их волокли за ноги, как кусок свинины в погреба. Тех, кто ещё держался на ногах, вынудили упасть на колени, остальных так и оставили лежать.

Бедные.

Что бы они не сделали, мне было жаль их. В душе я взывала к милосердию. Желала им если не помилования, то только не такой унизительной смерти.

В это время лица зрителей пылали предвкушением. Эльфийки выкрикивали проклятья, уничижительные слова и ругательства.

— Казнить ублюдков!

— Уроды! Недоноски!

— Не жалейте их!

Эльфы-мужчины участливо поддакивали. Гудели, сложив ладони рупором, издавали звуки отвращения. Запах мёда и выпечки, что продолжала источать ярмарка, стал вдруг тошнотворным. Противным. Похожим на аперитив к кровавому пиру, на котором я отчаянно не хотела угощаться.

Медленно и грузно на помост поднялась палач и, усевшись на пень, принялась точить секиру.

Швах, швах, швах.

За ней судья в чёрной сутане с серебряной вышивкой взошла на "сцену", чтобы зачитать приговор. С их появлением площадь затихла, словно по волшебству, в наступившей тишине слышно было только слабое дыхание приговоренных и треск факелов, освещавших эшафот.

— Эти мужчины возомнили себя хозяевами, — усмехаясь, судья пнула одного из бедолаг, и он издал не то хрип, не то стон. — Решили, что способны разрушить традиции, формировавшиеся веками. Вообразили, будто бесполезные носители семени могут быть равны нам, высшим созданиям, способным воспроизводить жизнь.

Швах, швах, швах.

Палач со злым упоением точила своё оружие.

— Смотрите и запоминайте, — крикнула чиновница. — Пусть эта казнь станет назиданием для тех, кто имеет намерение примкнуть к мятежу. Знайте, мы поймаем мятежников всех до одного. И всех до единого — казним.

Швах, швах, швах.

Противный звук стоял в ушах, больно врезался, как писк комара.

— За покушение на жизнь канцлера, — развернув свиток, судья принялась читать приговор, — за подстрекательство к мятежу, за государственную измену приговор может быть только один… — она сделала многозначительную паузу прежде чем озвучить очевидное, — смерть!

Толпа ликующе загудела, заскандировала хором последнее слово:

— Смерть! Смерть! Смерть!

От ужаса я едва не потеряла сознание. Звуки и запахи душили меня, как будто вокруг шеи затянулся шёлковый шнур. От чувства бессилия я дрожала и беззвучно плакала.

Швах-швах-швах. Смерть-смерть-смерть.

Мир закружился. Я зажмурилась, чтобы ничего не видеть, но не могла отделаться от окружавшей меня какофонии. От тяжёлых, словно молоты, шагов, от шороха сутаны, от стонов приговорённых, от треска факелов, от ужасного аромата выпечки…

Внезапно, кто-то схватил меня за руку. Вздрогнув, я обернулась. За мной стоял тот самый эльф в синем покрывале. Он приложил палец к губам, призывая к тишине, и кивком указал в сторону, где стояла телега для перевозки мертвецов.

«Да отцепись ты!» — горько отмахнулась, поскольку он явно принял меня за своего женатого товарища. И вдруг…

Бабах!

Вдалеке прогремел взрыв, отвлекший толпу.

Бабах!

Громыхнул ещё один у стен самого собора, частично обрушив облицовку восточной стены.

Мой таинственный сосед достал из широких рукавов фиалы с какой-то жидкостью и бросил их. Один в толпу, другой — к самому помосту.

Повсюду заклубился чёрный дым. В образовавшемся хаосе, кашляя и задыхаясь, толпа запаниковала. Синие покрывала смешались в бесформенную массу, эльфы и эльфийки, спотыкаясь друг о друга, пытались выбраться из зоны задымления. Началась страшная давка. Ни палача, ни судьи, ни приговорённых во всеобщей суматохе было не разобрать.

Мой сосед, синий истукан, ловко уклоняясь от локтей и каблуков, потянул меня за собой.

— Чего встал? — рявкнул он, перекрывая шум взрывов и криков. — Жить надоело? Быстро в телегу и валим отсюда!

Мы пробирались сквозь толпу, как рыбы через густые водоросли. Черный дым щипал глаза, резал горло, но мы бежали, не оглядываясь.

— Прыгай ты уже, — мой провожатый подхватил меня на руки и бросил в повозку, словно пыльный мешок. Кажется, я приземлилась сверху на кого-то, поскольку фигура подо мной застонала и заёрзала.

— Илай, клянусь Полнолунием, ещё одна подобная выходка и я всыплю тебе за неповиновение, — приняв меня за какого-то Илая, «спаситель» одним прыжком забрался в тронувшуюся с места телегу. — Гони давай! — крикнул он эльфийке-извозчице.

О, нет, не эльфийке.

Её внешность начала стремительно меняться, растворялась, как морок. Искажались черты, становясь грубее, и вот уже лошадью управлял плечистый серокожий… мужик.

— Пошла! — хлестанул он лошадь и повозка стремительно понеслась прочь из дымного хаоса.