– Он сказал…

…Когда на берегу расцвёл белыми стенами Хет-Ка-Пта, в барке все заворошились, будто судно шло ко дну, а кругом клацали пастями сыны Себека. Нейт-ти-ти, голая малявка, вцепилась в руку мамы и старалась чуять боком её ногу. А то бы сразу потерялась. Здесь толпились и шумели тьмы народа, такой страх! Зато за храмовой стеной – тишь и покой. Заботливо ухоженный, густой сад дарил благодатную тень, дышали прохладой бассейны с водой, а какие важные жрецы! Бритоголовые, замкнутые, будто каменные статуи, все в льняных одеяниях и великолепных сандалиях. Один – маа, «зрячий» – выспросил и оглядел Нейт-ти-ти. Мама робко ждала решения – возьмут ли дочку? что значит белая метка на ноге?

«След лунного луча, имеет форму изогнувшегося крокодила. Сие знак благоприятный, – кратко молвил жрец. – Себек – сын Нейт, покровительницы девочки. Твоя дочь здорова и разумна; мы берём её на обучение. Ты получишь из казны Птаха пять колец серебра и шесть – меди. Попрощайся с дочерью, отныне она принадлежит храму».

– Я невиновна, – вдруг пылко заговорила Нейт-ти-ти, жестикулируя. – Стражник набросился, я оторопела. Почему меня наказывают, ур-маа?

– Ты – хенеретет 4, значит – неприкосновенна и запретна. – Меру был холоден, как вода глубокого колодца. – Ты не кричала, когда он целовал тебя.

– Как я могла кричать, когда мой рот…

– Пререкаешься со мной? Тридцать ударов.

Нейт-ти-ти умолкла и поникла. Хенерет – закрытый девичник в храме. Когда в ушах бьётся кровь, сок в груди теснится – бейся о стену, плачь, кусай губы. Или изгибайся перед стражниками, дразни, подмигивай и ускользай. Как бороться с собой, когда жаждешь любви?

И вместо тёплого взгляда – тридцать ударов!

Море вас вынесло, как грязь – береговое племя! Пусть оно вас и смоет обратно, пускай вас буря унесёт! Разбойничье семя, свинари!

А как хорош, какой желанный – гадина, змеюка ядовитая!

Себек, сын Нейт – сожри его, терзай, рви мясо в клочья! Выйди на берег, беги, сбей хвостом и – хак! хак!

Она закрыла глаза, что есть сил представила – голодная пасть с частоколом зубов, агаты-глаза в жёлтых лучистых каёмках, панцирная спина, выгнутые лапы взрывают ил когтями…

– …Ложись. – Азиат хлопнул её по плечу.

Прижавшись животом к щиту, обтянутому козьей кожей, и положив ноги на подставку с перекладиной, Нейт-ти-ти зажмурила глаза и плотно сжала рот. Раб, тягуче ноя пустынный напев, умело притягивал её ремнями, обматывал тканью пальцы и пятки. Танцовщица-хенеретет – семь лет учения! – не должна охрометь. Впереди – хоть и не завтра, – дни великой мистерии.

– Покажи хлысты, – приказывал Меру. – Нет, тяжеловаты. На стопах кости мелкие и хрупкие. А трость подойдёт… – что-то узкое, гибкое со свистом рассекло воздух, затем прозвучали шаги ног, обутых в сандалии, и жёсткое гладкое жало провело кончиком по ляжке Нейт-ти-ти, мимолётно пощекотало под коленом.

Она напряглась, чувствуя, как кожа покрывается мурашками, а в лицо бросился жар.

– Всегда спрашивай – не беременна ли? На щиколотке снаружи, сзади кости, есть место. Удар может вызвать выкидыш.

«Он… не евнух».

Упругий тонкий хлыст двигался по ней, как кисть писца по папирусу, словно Меру хотел вывести на спине какой-то иероглиф. Нейт-ти-ти поняла, что вот-вот закричит без битья – такое накатило нетерпение. В темноте перед закрытыми глазами разгоралась полная, белая Луна, готовая лопнуть.

– Годится. Начинай. Раз…

От жгучего удара по ступням Нейт-ти-ти дёрнулась и пронзительно взвыла, а Меру вышагивал у изголовья щита, размеренно проговаривая счёт: «Два… Три… Четыре…»

Только. Не. Вслух. Не. Звать. Свинопасом. Береговым. Разбойником…

– Тебя! Себек утащит! Свинарь! Ааа! Чужак! Поганый!

– Семь… Восемь…

– Кошмар тебя задушит!

– Пятнадцать. – Хлыст послушного азиата замер. – Отдышались.

Нейт-ти-ти замотала головой, разбрызгивая слёзы и красную от прикусов слюну.

– Шестнадцать!

– Я! Ур-маа, прости! О-ах!

– Твёрже руку. Двадцать…

– Больше никогда!.. Нет! Уаа-а! Ай-ии!..

– …Тридцать.

Ноги её не держали, но крепкий раб привык утаскивать наказанных в спальни хенерета. Слова – и бранные, и покаянные, – все истощились, только стон во рту остался. Подружки ждали с нетерпением – пособолезновать, примочки приложить, утереть слёзы и расспросить, как он вёл себя, этот невозмутимый с Уадж-Ур.