Кадуан открыл дверь и придержал ее для меня. Когда она захлопнулась, нас обоих поглотила темнота пустого коридора.

– Ишка был рядом со мной не одну сотню лет, – продолжал Кадуан. – Он стал моим близким другом и надежным советником. Но когда он признался, что с тобой сделал… что они с тобой сделали…

Он выпрямился, вскинул голову и отвернулся от меня. Я смотрела на его вздымающиеся и опускающиеся плечи и думала о том, как это было – чувствовать, что сквозь тебя проходит чье-то дыхание.

– Тогда зачем ты вернул меня, если не собираешься использовать как оружие?

Кадуан молчал так долго, что я начала подозревать: он меня не услышал.

– Пять сотен лет – это очень долгий срок, – наконец сказал он. – Сто восемьдесят тысяч дней, и каждый из них я думал о тебе.

По неизвестной причине у меня перехватило дыхание.

– Та женщина, которую ты помнишь, не имеет ко мне никакого отношения.

– В чем-то имеет, в чем-то – нет.

Он медленно повернулся ко мне, и по его губам скользнула слабая улыбка.

– Спокойной ночи, Эф. Спасибо, что побыла со мной.

Он по-прежнему неважно выглядел. Бледный, круги под глазами как будто потемнели еще сильнее. В груди шевельнулось странное чувство. Почему-то захотелось протянуть руку, чтобы он мог опереться на нее.

Кадуан повернулся и, опираясь о стену, направился по коридору. В голове эхом звенели его слова: «Сейчас ты вообще не умеешь ничего иного, кроме как быть чьим-то орудием». Зияющая рана, оставленная людьми, пульсировала болью.

Я одновременно любила их и оплакивала. А еще ненавидела. За то, что они использовали меня, и за то, что бросили.

– Подожди! – выпалила я.

Кадуан послушно остановился и развернулся. Не знаю, почудилось ли мне удивление на его лице.

– Что?

– Я знаю, где она. Тисаана. Иногда я… вижу ее во сне. Чувствую ее.

Между бровями короля залегла морщинка. Казалось, он оценивает меня.

– Не знаю, как это описать, – несколько беспомощно добавила я.

– Я прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду.

Он направился ко мне, а я сделала шаг ему навстречу. Его пальцы коснулись моего виска. Я почувствовала странное напряжение, словно он потянулся сквозь меня к нитям, соединяющим мое естество с глубинными слоями магии. Слоями, которыми я когда-то делилась с людьми.

Кадуан убрал руку. Я пыталась прочитать выражение его лица, но безуспешно.

– Благодарю тебя, – после долгого молчания произнес он.

Я кивнула. Часть меня… радовалась. Гордилась собой.

Я молча наблюдала за удаляющимся по коридору королем. Когда он уже собирался завернуть за угол, сама того не ожидая, я выпалила:

– Спокойной ночи!

Не уверена, но мне показалось, что он чуть замешкался, словно от удивления. Однако не обернулся.

С горем и грустными мыслями я справлялась привычным способом – с головой уходила в дела. Во всяком случае, вокруг не наблюдалось недостатка в людях, планах и проблемах, которым требовалось мое внимание. Филиас, Серел и Саммерин даже не пытались заговорить со мной. Риаша подошла под каким-то предлогом, связанным с делами, но наблюдала за мной с беспокойством, не имевшим ничего общего с торговыми вопросами.

– Дитя, мы найдем другой способ освободить его, – тихо сказала она, не дожидаясь, пока я заговорю первая. – Обещаю.

Чтобы сдержать слова, о которых я могла потом пожалеть, мне пришлось с хрустом сжать челюсти.

– У нас полно дел, – ответила я после долгого молчания.

Риаша кивнула, и об этом мы больше не заговаривали.

Она ушла только с наступлением темноты, но к тому времени голова у меня уже не работала. Стены палатки смыкались душным кольцом. Ярость начала угасать, уступая место еще более пугающему отчаянию.

В конце концов я встала и вышла в ночь. Большинство повстанцев уже разошлись по палаткам. Я прошла мимо жилья Серела, освещенного изнутри теплым мерцающим светом фонаря. За плотной тканью различались два силуэта. Их очертания были искажены объятиями, но я не сомневалась, кого вижу. Серела я узнала бы где угодно, да и высокую худощавую фигуру Филиаса тоже было сложно спутать с другой.

Я отвернулась. В животе поднялось ужасное, едкое чувство, – конечно, легко сделать выбор, когда все еще есть к кому возвращаться каждую ночь. Он не знает, что я испытываю. Почему это должно его волновать?