«Почему не написал про альтернативу?» — Извольте, профессор! Я посвятил целый абзац сравнительному анализу ручного шва и использования механических сшивающих аппаратов при травматическом разрыве пищевода. Не забывал и упомянуть и о риске дополнительной травматизации тканей аппаратом в условиях выраженного воспаления, и о большей надежности ручного контроля натяжения нити, и даже привел статистику послеоперационных осложнений из немецкого исследования трехлетней давности.

«Какие именно группы антибиотиков?» — Хо-хо! Я расписал трехступенчатую схему антибактериальной терапии: стартовую, с использованием комбинации цефалоспоринов третьего поколения и метронидазола для покрытия всего возможного спектра бактерий; затем — тактику деэскалации на основе полученных данных бакпосева и, наконец, критерии для перехода на другие формы.

Так прошел час. Потом еще один. И еще. Спина затекла и, кажется, превратилась в каменный столб. Даже глаза начали слезиться от постоянного напряжения, а желудок издавал такие жалобные звуки, что, казалось, вот-вот объявит забастовку и выйдет на пикет с плакатом «Требую борщ!».

Наконец, я закончил, встал, разминая затекшие мышцы, и побрел к кабинету профессора. Дверь была приоткрыта. Он сидел за столом и читал какую-то книгу. Тайга даже не поднял головы, когда я вошел, просто молча протянул руку, куда я и вложил свои труды.

На этот раз он читал еще медленнее. Иногда он останавливался, хмыкал, тер подбородок. Я стоял напротив и чувствовал, как по капле утекают остатки моих сил, а глаза вот-вот грозятся закрыться.

— Хм, — произнес он, дочитав. — Уже лучше. Прогресс налицо. Так еще и использовал зарубежные исследования. Похвально.

Победа! Неужто я победил? Теперь то профессор точно не найдет, к чему прикопаться.

— Но, — ледяным тоном продолжил Тайга, и моя робка надежда тут же скончалась, не успев и родиться. Он снова взял свою красную ручку. — Твой почерк. К концу документа он становится менее четким. Это признак усталости. Медицинский документ должен быть безупречен от первой до последней буквы. Что, если медсестра неправильно прочтет дозировку?

— Профессор, там нет дозировок, это план операции… — начал было я.

— Тише, Херовато, — прервал он меня, не повышая голоса. — Это вопрос дисциплины. А дисциплина, как известно, мать порядка. И еще, — он обвел один-единственный иероглиф. — Вот здесь. Ты использовал упрощенное начертание. Оно допустимо в бытовой переписке с остолопом по типу Танаки, но в официальном документе мы используем полный академический вариант. Это говорит о небрежности. Переписать.

И он снова отодвинул листы ко мне.

В тот момент я ничего не сказал. Я просто взял бумаги, поклонился и вышел. Но внутри меня бушевала буря. Это был уже не профессиональный спор. Это была чистая, незамутненная дедовщина! Тайга издевался надо мной, найдя единственные две вещи, не имеющие никакого отношения к медицине, и сделал их причиной для отказа.

Я вернулся в ординаторскую и буквально рухнул на стул. Ярость сменилась апатией. Сил не было даже на то, чтобы злиться. Хотелось просто лечь на пол и не двигаться до следующего утра. Хотя, судя по стрелкам часов, утро уже наступило.

— Херовато-кун? — раздался тихий голос Танаки. Он подошел ко мне с двумя стаканчиками кофе из автомата и упаковкой каких-то рисовых крекеров. Я даже не заметил, когда он успел прийти. — Ты что, всю ночь пробыл тут?

Я молча кивнул.

— И что профессор заставил тебя делать?

— План операции писать, — устало бросил я, прикрыв на секунду глаза. Надеюсь, что не засну.

— Может, бросить это дело? — неуверенно проговорил Танака. — Скажи, что ты устал. Он же не зверь все-таки, поймет.

Я посмотрел на него, потом на стопку испорченной бумаги. Бросить? Сдаться? После всего? Чтобы этот старый лис решил, что сломал меня? Чтобы Я спасовал перед какой-то бумажкой?

Нет. Ни за что.

Это был уже не просто план операции. Это была война. И я не собирался в ней проигрывать.

— Спасибо, Танака, — сказал я, открывая кофе. Сначала в нос ударил терпкий запах, а потом горячий, чуть горький напиток обжег горло и немного привел в чувства. — Я справлюсь.

Он покачал головой, но спорить не стал.

— Ну, как знаешь. Если что, у меня есть еще онигири с тунцом. Мама сегодня приготовила.

Я благодарно кивнул. Этот парень, при всей его суетливости, был на удивление чутким.

Третий заход я начал с чистого листа, во всех смыслах. Я отложил в сторону все свои знания и опыт. Я забыл, что я профессор. Сейчас я был каллиграфом. Что было немного сложно, ведь еще совсем недавно я в глаза даже не видел иероглифы. Однако внутри будто что-то вспыхивало, и рука, теперь уже правая (неужто я и впрямь амбидекстр, ха-ха!), как будто сама выводила каждую черточку, каждый изгиб. Я даже разделил текст на идеальные по размеру абзацы.