— Херовато-кун, это ты? Наконец-то! А мы уж думали, тебя работа проглотила!

Навстречу мне из кухни выплыла одна из моих «матерей». Я называл ее тетушка Хару. Полноватая, улыбчивая женщина с круглым лицом и глазами-щелочками, которые всегда смеялись. Она была воплощением домашнего уюта и тепла. Именно она всегда следила, чтобы все были накормлены, и знала любимое блюдо каждого из детей.

— Проголодался, наверное? Садись, я сейчас тебе вчерашний ужин согрею.

— Спасибо, тетушка Хару, я не голоден, — солгал я, и мой желудок тут же предательски заурчал. На самом деле я был готов съесть слона, а потом еще и мамонта на закуску, но единственным моим желанием было добраться до кровати и провалиться в такой нужный сон. Мой мозг можно сказать уже рисовал идеальную траекторию падения на подушку.

— Как это не голоден? — всплеснула она руками, и я понял, что мой желудок (чертов предатель!) меня подставил. — Совсем себя не бережешь! Посмотри, на тебе лица нет. Весь зеленый. Ну-ка, марш за стол!

Спорить с ней было так же бесполезно, как и с профессором Тайгой или Натальей Львовной.

Но тут в коридоре появилась вторая хозяйка дома. Тетушка Фуми. Она была полной противоположностью своей подруги — высокая, худая, строгая, с пучком седеющих волос на затылке и проницательным взглядом. Если тетушка Хару была «сердцем» этого дома, то тетушка Фуми, без сомнения, была его «стальным позвоночником». Именно она управляла финансами, договаривалась со школами, решала все организационные вопросы и поддерживала дисциплину.

— Пришел, лодырь? — беззлобно проворчала она, окинув меня строгим взглядом, который, казалось, просвечивал меня насквозь. — Не успел порог переступить, а уже отдыхать собрался? У нас сегодня генеральная уборка и лепка гёдза на ужин. Работы всем хватит. Так что мой руки и присоединяйся.

Я мысленно застонал. После почти недели на ногах это звучало как изощренная пытка, придуманная лично профессором Тайгой для особо непослушных ординаторов. Мое тело требовало только одного — горизонтального положения, желательно, правда, не на операционном столе и не в гробу. Если честно, я даже внутри возмущался. Какая уборка? Какая готовка? Я тут постоянно жизни спасаю. Я заслужил отдых! Минимум неделю на Мальдивах, а не вот это вот все.

Но когда я посмотрел на уставшее лицо тетушки Фуми, на добрую улыбку тетушки Хару, я понял, что сейчас я не тот одинокий профессор Шпаков. Я старший брат в этой большой шумной семье. И здесь действовали свои законы: здесь каждый вносил свою лепту. И моя лепта, судя по всему, заключалась в том, чтобы лепить гёдза и отмывать дом от следов игр маленьких детишек.

— Хорошо, тетушка Фуми, — вздохнул я, и этот вздох, кажется, был слышен даже на соседней улице. — Что нужно делать?

На ее губах промелькнуло удивление, смешанное с одобрением. Очевидно, «старый» Херовато непременно начал бы ныть и отлынивать, ссылаясь на острую форму аллергии на домашние обязанности. И вроде бы мне было логично и дальше придерживаться такого образа жизни и не выделяться, но не мог я смотреть в эти добрые и такие усталые глаза и врать. Так что я лишь смиренно ждал указаний.

Меня отправили на второй этаж — разбирать старую кладовку вместе с Кайто. Кайто было семнадцать, он был старшим среди парней после меня. Молчаливый, серьезный не по годам, он с недоверием относился к моему внезапному преображению. Он-то помнил меня ленивым бездарем, который все свободное время проводил, уткнувшись в телефон.

— О, — протянул он, когда я вошел в заваленную хламом каморку, которая больше напоминала склад забытых вещей, чем кладовку. — Решил помочь? Неужто воробей наконец стал ястребом.

— Просто заткнись и дай мне вон ту коробку, — беззлобно ответил я, указывая на гору пыльных коробок, из которых торчали обломки игрушек и пожелтевшие журналы. — И постарайся не задохнуться от пыли, а то мне еще одного пациента на операционный стол не хватало.

— Кто бы говорил! — воскликнул Кайто, но все же весело хмыкнул.

Мы работали молча. Но, что удивительно, это было комфортное молчание, прерываемое лишь кряхтением и шорохом старых вещей. Я разбирал этот хлам с такой методичностью, что удивляла даже меня самого. Старые журналы — в одну стопку, сломанные игрушки — в другую, то, что еще можно было починить, — в третью. И я работал настолько быстро и эффективно, что вскоре Кайто перестал язвить и начал просто молча подавать мне вещи, с неприкрытым удивлением наблюдая за моими действиями. Его глаза, обычно смотрящие на брата с презрением и скрытой грустью, теперь светились неподдельным любопытством.

В какой-то момент он протянул мне старую, пыльную фотографию в рамке. На ней были две молодые, улыбающиеся женщины, Хару и Фуми, и между ними стояли двое мужчин в форме, видимо, их покойные мужья. Они обнимались и радостно смотрели в камеру, а на фоне красивыми лепестками опадала сакура.

— Тетушка Фуми не любит, когда видят это фото, — тихо сказал Кайто, его голос был непривычно мягким. — Говорит, что прошлое нужно оставлять в прошлом. Но иногда я вижу, как она достает его и смотрит.

Затем Кайто дал мне еще один снимок. Эта фотография уже была снята напротив приюта. Посередине опять стояли тетушки, уже чуть постаревшие, но все такие же улыбчивые, а рядом с ними была целая орава детей разных возрастов. И там я вдруг узнал себя. Точнее, Херовато. Еще совсем маленький, он смотрел в камеру, чуть улыбаясь, и крепко держал за руку тетушку Фуми.

Я долго смотрел на эту фотографию. На этих сильных женщин, которые, потеряв все, посвятили себя чужим детям. На этих детей, брошенных, никому не нужных, но нашедших здесь семью. И на себя — мальчика с серьезными, испуганными глазами. В тот момент я почувствовал нечто странное, но не смог понять, что это, потому что тетушка Хару с первого этажа кричала поторапливаться.