Я брел по вечерним улицам, едва переставляя ноги. Долгие монотонные рабочие дни, гуляющие вокруг меня больничные сплетни, а еще та моя первая сумасшедшая операция — все это навалилось на меня разом, как бетонная плита, обещая лишь одно: заветный выходной. Целый день. В моей реальной жизни это словосочетание было сродни мифу, вроде единорога или честного политика. Там, в моей одинокой, стерильной квартире, меня никто не ждал, и, казалось, все живое, будь то чахлое растение или случайно залетевшая муха, сдыхало от тоски. Здесь же все было иначе.

Казалось, будто какой-то невидимый инстинкт гнал меня домой. Дом... По мере приближения к знакомому двухэтажному зданию, мир вокруг менялся, преображаясь на глазах. Тихие, аккуратные улочки, где каждый камешек лежал на своем месте, сменялись оглушительным шумом и гамом. Уже за квартал доносились визг, смех и какой-то невообразимый грохот. Это был безошибочный признак – я подходил к приюту, который в этом коматозном сне я называл своим домом.

Запах жареного масла и соевого соуса, густой и обволакивающий, щекотал ноздри, перебивая даже тонкий аромат цветущих гортензий в саду соседей. И этот аромат, такой далекий от привычной мне русской еды и такой характерный для японской кухни, почему-то мгновенно создавал ощущение уюта и тепла. Я толкнул незапертую калитку, и мои уши тут же атаковал разнообразный букет звуков, который мог бы поспорить по силе децибел с больничной сигнализацией: пронзительный визг восторга, глухое «тхумп-тхумп-тхумп» от дешевых пластиковых пистолетов и шлепанье мокрых босых ног по каменным плитам дорожки.

Первым, кого я выхватил из этого мельтешения, был мальчишка лет десяти. Как «торнадо в миниатюре», он несся по газону, оставляя за собой мокрый след. Его черные волосы стояли дыбом, на лице застыла маска детского безумия, а из глотки извергался самый настоящий боевой клич. Мальчишка споткнулся на ровном месте, проехал пару метров на животе по мокрой траве, вскочил, будто и не заметив этого, и, хохоча, продолжил свою атаку.

Это был Макото. Один из моих так называемых братьев. Если описывать его в нескольких словах, то Макото — это вечно сбитые коленки и громкий смех, это готовность сначала сделать, а потом, может быть, когда-нибудь, и подумать. Я вспомнил его самым первым, как и то, как Макото, колючего и дикого, привели сюда пару лет назад. Тогда он был настоящим сгустком недоверия и скрытого испуга, ведь собственная мать оставила его одного на вокзале и так и не вернулась. Однако тетушки(так я называл хозяек приюта. Хоть они и были для всех тут как мамы, но старшие дети, и я в том числе, всё-таки называли их тетушками) смогли вытащить из этого колючего ежика жизнерадостного мальчика, и теперь вся его энергия выплескивалась не в слезах и огрызаниях, а в жизнерадостной беготне.

Однако Макото был не один. Как и положено любому уважающему себя генералу (чаще всего в играх он представлял себя именно им), у него был свой стратег. Такой же 12 летний японский мальчишка сидел под деревом, и в его руках я смог разглядеть лист бумаги с нанесенным на ней карты нашего двора. Мальчик крикнул: «Противник наступает с запада! Вон его белое знамя!», как тут же Макото сменил курс и обрушил всю мощь своего водяного арсенала на беззащитные белые простыни, трепыхавшиеся на бельевой веревке.

Этим стратегом был Юки. Маленький паучок в центре паутины, то есть приюта. Следующим после Макото я вспомнил его историю. Тихий мальчик, найденный в пустой квартире, потерявший в аварии родителей-ученых. Но тот не плакал, не кричал и не говорил. Целыми днями он лишь мастерил. Из спичек, из кубиков, из старых ненужных деталек бытовых приборов. Врачи поставили Юки диагноз «психогенный мутизм». Это такое состояние, когда больной не отвечает на вопросы и вступает с окружающими в контакт, при этом в принципе способность разговаривать и понимать речь окружающих у него сохранена. Как врач, я понимаю, насколько страшна и сложна эта болезнь. И попади Юки в другой приют, где с первых же дней не обратили бы внимание на тихое поведение мальчика, он мог бы навсегда остаться закрытым для мира. Но матушки этого приюта сразу забили тревогу и объездили все больницы и психологов, записали Юки на лечение, постоянно поддерживая его и помогая восстанавливаться. Именно благодаря им Юки теперь обыкновенный мальчишка, да, немного тихий, но это скорее издержки характера.

Тут Юки снова подал знак, и Макото, издав победный вопль: «За императора!», ринулся в финальную атаку. Брызги полетели во все стороны. Несколько холодных капель попали мне на лицо и на шею, и я вздрогнул. Этот непроизвольный ледяной душ вырвал меня из воспоминаний и размышлений.

И в этот момент они меня заметили.

Макото замер на полушаге, его пистолет бессильно повис в руке. Восторг на его лице сменился сначала удивлением, а потом широченной улыбкой. Юки тоже выскочил из своего укрытия.

— Братец Акомуто! Ты вернулся! — заорал Макото так, будто не видел меня лет сто. — Мы тут это… тренируемся! Да! Тренируемся отражать атаку корейских неприятелей!

— Я вижу, тренировка прошла успешно, — ответил я, вытирая шею тыльной стороной ладони. Голос прозвучал хрипло и устало. — Корейцы, к счастью, повержены. Только вот сейчас явится их король в лице тетушки Фуми, и тогда уже вам придется отражать ее контратаку с помощью тряпок и таза с мыльной водой.

Макото мгновенно понял всю глубину тактической ошибки. Его лицо трагически вытянулось, он посмотрел на мокрые простыни, потом на окна кухни, откуда в любой момент мог появиться самый страшный и пугающий из всех королей Чосона и тихо застонал.

— Братец, ты же нас не выдашь? — тихо подал голос Юки. Я весело хмыкнул и, потрепав его голову, ответил:

— Как я могу послать на верную смерть наших лучших генерала и стратега? Тайна мокрых простыней уйдет со мной в могилу, — и в подтверждение своих слов я приложил руку прямо к сердцу. Мальчишки облегченно выдохнули и снова вернулись в игру, кажется, совсем уже позабыв обо мне.

Я покачал головой и направился к дому. На веранде Хината, девчушка с двумя смешными хвостиками, пыталась научить кота Карупина сидеть, но тот явно был не в восторге от педагогических экспериментов и норовил цапнуть ее за палец. Я мысленно хмыкнул: кота я понимал. Сам бы цапнул, если бы меня пытались дрессировать после суток на ногах. Входная дверь была распахнута настежь.