Закончив с кладовкой, мы спустились на кухню. Там уже вовсю кипела работа. За большим столом сидела почти вся семья и лепила гёдза. Процесс напоминал конвейер на фабрике, только сдобренный смехом, спорами и периодическими шлепками мукой по носу.

Центром внимания, как всегда, была Хана. Та самая двенадцатилетняя девчонка, которая встретила еще совсем непонимающего и только очнувшегося здесь меня. Она была невероятно умной и наблюдательной, с глазами, которые, казалось, видели тебя насквозь. Усевшись рядом со мной, она подозрительно прищурилась, словно готовилась к допросу.

— Братец, — начала она, ловко защипывая края пельмешки, которая в ее руках превращалась в произведение искусства. — Ты стал очень странным. Прямо как будто тебя подменили.

— С чего ты взяла? — спросил я, пытаясь повторить ее движения. Гёдза в моих руках получался кривым и неуклюжим, больше похожим на недоеденный вареник, чем на изящный пельмень.

— Ну, — она перечисляла, загибая пальцы. — Во-первых, ты перестал играть в свою дурацкую игру на телефоне. Раньше тебя от нее было не оторвать, ты даже ел, уткнувшись в экран, как зомби. Во-вторых, ты начал помогать по дому. Без напоминаний! В-третьих, ты больше не ворчишь, когда тетушка Фуми просит что-то сделать. И еще… — она понизила голос до заговорщицкого шепота, — ты смотришь на нас по-другому.

Я замер. Детская интуиция была страшнее любого сканера КТ. Мозг лихорадочно искал правдоподобное объяснение.

— Работа тяжелая, Хана, — сказал я, стараясь, чтобы голос звучал убедительно. — Приходится много думать. Вот и меняюсь. Взрослею, наверное. Или просто перестал быть таким… оболтусом.

Она недоверчиво хмыкнула, но от дальнейших расспросов ее, к моему облегчению, отвлекли близнецы Рен и Рин, которым было лет по восемь. Эти двое, казалось, были созданы для того, чтобы превращать любую мирную деятельность в хаос. Они устроили соревнование, кто быстрее слепит пельмень, и в итоге вся их часть стола была в муке и ошметках фарша, словно там прошел небольшой мучной ураган.

— Аккуратнее, — машинально сказал я, забирая у Рена из рук комок теста, который он пытался запихнуть себе в нос. — Смотри. Нужно вот так положить начинку, — я показал ему, — а потом защипывать край, делая маленькие складочки.

Близнецы с открытыми ртами смотрели, как под моими пальцами вдруг рождается идеальный, ровный гёдза. Он был настолько совершенен, что даже Хана удивленно приподняла бровь, что уж говорить обо мне, который просто надеялся, что хоть бы этот пельмень не развалился у меня прямо в руках.

— Ого! — выдохнула Рин, ее глаза были размером с блюдца. — Братец Херо, ты волшебник!

Вся эта сцена происходила под смех тетушки Хару.

— Ай да Акомуто!

Ужин был шумным и веселым. Мы сидели за огромным столом, и каждый нахваливал свои гёдза, утверждая, что именно его были самыми вкусными. Макото, с остатками муки на щеке, жадно уплетал пельмешки, Юки же аккуратно ел, не проронив ни крошки. Рин пыталась незаметно стащить гёдза с тарелки Рен, который был слишком увлечен рисованием кетчупом по тарелке. Хината, наевшись, уже дремала на коленях у тетушки Фуми. А Кайто, быстро умолотив свою порцию, поднялся к себе в комнату. И я ел и чувствовал, как уходит напряжение последних дней.

После ужина, когда дети разбрелись по своим комнатам, а тетушки принялись за мытье посуды, я вышел на старую деревянную энгаву, выходившую в небольшой сад. Сел на ступеньки и задрал голову. Ночное небо было усыпано звездами, такими яркими и далекими, а воздух был прохладным и свежим, наполненным ароматом ночных цветов.

Дверь тихо скрипнула, и рядом со мной опустилась Хана.

— Не спится? — тихо спросила она.

— Просто думаю, — ответил я, глядя на звезды.

Мы помолчали, слушая сверчков.

— Знаешь, братец, — вдруг сказала она, глядя на звезды. — Ты, конечно, стал очень странным. Но… — она запнулась, словно подбирая слова. — Хорошо, что ты такой. Раньше ты был… как будто не с нами. Вечно в своем телефоне, вечно недовольный.

Я молчал, не желая перебивать ее и сбивать с мысли.

— Ты будто забыл, что мы твоя семья. Отдалился, отгородился, постоянно отмахивался от нас и закрывался в комнате. А потом вообще уехал в другой город учиться, — и тут Хана посмотрела на меня. В ее глазах я видел такую бурю эмоций, столько вырвавшихся на волю чувств, что внутри что-то защемило. — А сейчас ты здесь. По-настоящему. Ты словно снова стал нашим братцем.

В ее глазах стояли слезы. Мы смотрели друг на другу еще несколько долгих мгновений, а затем она встала, и я почувствовал легкое прикосновение к своему плечу.

— Спокойной ночи, братец.

И ушла, оставив меня одного с моими мыслями.

Я сидел на холодных ступенях, смотрел на звезды и впервые за очень долгое время не чувствовал себя одиноким. Я был измотан до предела. Физически, морально, психологически. Но это была усталость не от пустоты, а от наполненности, от прожитого дня, от уборки, от лепки пельменей, от разговоров, от смеха. Это была та самая усталость, которая приносила удовлетворение.