— О чем ты? Или о ком? — поднял глаза Виктор.

— Я о тех, кто пытался вас с Прометеем убить. О тех, кто избивал нас там на площади. О тех, кто отдавал им приказы. О тех, кто рассуждал, что в жизни необходимо страдать. Что это духовно и возвышенно… Что, если они правы? Что, если эти их разглагольствования стали истиной? Что, если где-то там — в каких-нибудь «горних высях», на небесах, в Абсолюте — переставлены местами чет и нечет? И теперь все, что прежде почиталось за истину, стало ложью? Действительно стало? И теперь быть дремучей скотиной, которая благодарно блеет в ответ на побои, это действительно правильно, истинно, свято, наконец?

— А что ты хочешь услышать в ответ? Что все не так? Я этого не скажу.

— И что же ты скажешь?

— Что мы смотрим то кино, которое сами заказываем.

Антон поднялся и подошел к окну.

— Так что же, хочешь сказать, что я «заказал» вот это? — показал он на забинтованную голову. — А ты «заказывал» хромоту?

— Ну, вот расхаживал я с тростью чванства ради, а теперь приходится пользоваться ей по необходимости. Блаженны напрашивающиеся, ибо они напросятся.

— Напрашивающиеся?! — Антон обозлился. — Что, по-твоему, те девочки, на которых «соколы» по ночам охотятся, тоже напрашивались? Нет, погоди, я знаю, что ты ответишь: нечего, дескать, по ночам в одиночку шастать, зная, что на улицах опасно…

— Да, быть может, так и скажу, — спокойным тоном ответил Виктор.

— И ведь то же самое велеречивые проповеднички заливают нам каждое утро: терпи, повинуйся, пресмыкайся, не задавай вопросов и все у тебя будет хорошо и замечательно, никто тебя не тронет. А иначе —..! И получается, что насильники, убийцы и истязатели — они же ни в чем не виноваты! Как же, ведь они просто сделали то, чего их жертвы сами «желали»! За что же их судить? Боги, до чего ж подлая премудрость, а?!

— Не ты ли сам спросил только что, а вдруг они правы? — отозвался Виктор.

Антон резко отвернулся к окну.

— Задай себе тогда еще один вопрос: а не совершал ли ты сам в своей жизни чего-то такого, что никаким раскаянием не смыть?.. Что произошло 15 лет назад, я знаю, — Антон опустил голову.

— Знаю и то, что только по ночам, на пустых улицах, когда от дыма едва видны фонари и нечем дышать, ты чувствуешь себя на своем месте, — продолжил Виктор. — И все, что происходит сейчас, принимаешь как должное. И ведь все, вплоть до мельчайших деталей, сбылось, верно?

— Что?.. — Антон медленно повернулся.

— Это ты написал? — спросил Виктор, перегоняя по полу оранжевую книжку к ногам Антона. Тот поднял ее, раскрыл и в глубочайшем изумлении поднял глаза на Виктора.

— Откуда она у тебя?

— Да какая разница откуда. Это — твое?

Повисла невыносимо длинная пауза. Виктор понял, что сидит, ссутулившись и сцепив руки с такой силой, что костяшки стали совсем белыми. Антон, качая головой, перелистывал страницы.

— Это твое? — повторил вопрос Виктор.

— Да, — глухо ответил Актон.

— И действительно написано и издано 14 лет назад.

— Да.

— Ну что ж… Так вот ты какая, поворотная точка. Не ожидал, — пробормотал Виктор, откидываясь на спинку. — Ну не глупый ли сюжет, а? Второй день работаю почтальоном из прошлого…

— Так откуда она у тебя?.. — снова спросил Антон.

— Важно не то, откуда она у меня, а что там внутри. Вот, позволю себе процитировать по памяти…

— Не надо! — резко перебил Антон. — Не надо…

— Как бы там ни было, то, что ты написал пятнадцать лет назад, вопреки всякому здравому смыслу точно описывает события, которые тогда еще не произошли. И вот теперь я пытаюсь понять одну вещь: где заканчивается прорицатель и начинается автор сценария?

— Не понимаю!

— Или не хочешь понимать?

— Что ты хочешь сказать?

— Ответ ты знаешь. Произнеси его вслух сам.

— Ты что, хочешь сказать, что это всё… — растерянно пробормотал Антон, — я соз… Да ну к черту, что за ересь! — воскликнул он.

Наталия подошла к подоконнику, раскрыла книгу. На ее нахмуренном лице медленно начало проступать мрачное изумление.

— Посмотри в окно, — ответил Виктор. — Видишь, окна светятся? И за ними, и за темными тоже — такие же, как ты. Как я. Как твоя сестра. Люди. Дети вчерашнего дня. Со всей их заброшенностью чуть не с утробы, с беспомощностью, впитанной с молочной смесью вместо материи ского молока, — нашим матерям так не хотелось портить себе грудь. С прошлыми кошмарами еще почище твоих, с вечным страхом, который уже никто не сознаёт, потому что мы забыли, что бывает иначе… С чувством вины — за что бы то ии было… Ты ведь знаешь, что такое эгрегор?