Шрифт:
— Всесильно лишь слово Пророка, вложенное в его уста Аллахом, — строго произнес пират и тут же добавил: — но и господам журналистам тоже кое-что дано.
— В таком случае, господин Хамшуд, вы не откажетесь принять меня на борту своего корабля?
Глава 16
Лодка отчалила от гранитной набережной с тихим скрипом уключин, будто не желая выдавать наш побег. Я рухнул на дно, чувствуя, как мокрая солома впитывает кровь из моей раны. Гребцы — двое молчаливых великанов в рваных армяках — работали веслами с неестественной синхронностью, будто механические куклы.
Человек в плаще наклонился ко мне. В тусклом свете фонаря, висящего на корме, я разглядел его лицо — бледное, с острыми скулами и тонкими губами, которые словно никогда не знали улыбки. Но больше всего поражал глаз — правый, с золотистой радужкой, будто желтый алмаз, вынутый и вставленный из крышки дорогой табакерки.
— Вот и встретились, ваше сиятельство, — прошептал он, но я не узнал голос.
— Кто вы?
— Сергей Викторович Колычёв — секретарь и воспитанник его светлости князя Воронцова, Михаила Семеновича.
— Вы… работаете на Лопухина? — выдохнул я, чувствуя, как боль от раны пульсирует в такт ударам весел.
Колычёв усмехнулся, доставая из складок плаща серебряную флягу.
— На Лопухина? Нет. Мы с ним… скажем так, конкуренты.
Он плеснул мне в рот жгучей жидкости, от которой перехватило дыхание. Не то водка, не то лекарственный настой — горький, с привкусом полыни и чего-то металлического. Боль в ноге сразу стала проходить. И вообще, я почувствовал себя заметно бодрее.
Лодка выскользнула на середину Невы. Город по берегам теперь казался театральными декорациями — плоскими и ненастоящими. Где-то там, в одной из этих темных коробок, мой кабинет с разгромленными шкафами и опрокинутым креслом. Где-то там… мальчик, которого я никогда не видел и судьбу которого еще предстояло решить.
— Они убьют ее, — вдруг сказал я вслух.
Колычёв наклонился ближе. Его золотой глаз отражал пламя фонаря, как у ночного хищника.
— Анну Владимировну? Нет. Она им нужна живой. До бала.
Ветер внезапно переменился, донеся с собой запах гари. Где-то на Васильевском горели склады — частые в эту весну. Дым стелился по воде, обволакивая нас зловещим покрывалом.
Один из гребцов внезапно закашлял — глухо, по-стариковски, хотя ему не могло быть больше тридцати.
— Тише, Григорий, — прошипел Колычёв.
Но было поздно.
Из тумана вынырнула тень — патрульный катер с тусклым фонарём на носу. На палубе мелькали фигуры в блестящих шлемах.
— Эй, на лодке! Суши весла!
Колычёв выругался неожиданно виртуозно для воспитанника самого Воронцова. Его пальцы вцепились мне в плечо:
— Вам нужно скрыться. На время.
Он дернул за веревку — фонарь погас. В тот же миг что-то тяжелое и мокрое накрыло меня с головой.
— Дышите через ткань. И не шевелитесь.
Лодка резко качнулась. Раздался всплеск — будто кто-то прыгнул в воду. Затем голоса. Совсем близко:
— Проверка! Кого это несет нелегкая в такой час?
— Господин Колычёв по личному приказу его светлости князя Воронцова…
Холодная невская вода просачивалась сквозь грубую ткань. Я зажмурился, чувствуя, как сердце бьется где-то в горле.
— А это кто здесь?
— Мой племянник. Болен. Везу к доктору.
— Подыми рогожу.
— Нельзя! Заразный он.
Вдруг где-то вдали раздался крик:
— Пожар! Горит на Галерной!
И тут же — унылый звон тревожного колокола.
— Черт! — заорал жандарм. — Это же наш околоток! Вперед!
Плеск весел удаляющегося катера.
Когда покрывало сняли, я увидел, что Колычёв держит в руке маленький медный свисток — точь-в-точь как у ночных сторожей.
— Полезная вещица, — усмехнулся он, пряча его в складки плаща.
Лодка уже приближалась к темной громаде какого-то острова. Ветер принес запах дегтя и рыбы.
— Где мы?
— Петровский остров. Здесь вас никто не найдет.
Гребцы вытащили лодку на песок. Колычёв помог мне подняться. Нога горела, будто в нее влили раскаленный свинец.
— А теперь, ваше сиятельство, — прошептал он, указывая на темный силуэт дома среди деревьев, — вы познакомитесь с человеком, который знает все тайны графа Чернышёва…
В окне мелькнул огонек — маленький, дрожащий, как последняя надежда. Песок под ногами хрустел, словно кости, перемолотые временем. Каждый шаг отзывался огненной болью в раненой ноге, но я стиснул зубы, следуя за мерцающим огоньком в окне.
Воздух здесь был пропитан запахом гниющего тростника и… рыбьей чешуи, словно, где-то неподалеку рыбаки сушили сети.