В дверном проеме появилась высокая, сухопарая фигура в темном мундире.

— Ваше сиятельство, — произнес визитер низким, чуть хрипловатым голосом. — Простите за поздний визит.

Я узнал его сразу — полковник Третьего отделения Владимир Ильич Лопухин. Когда-то он преследовал меня, исполняя не столько служебный долг, сколько чужую, небескорыстную волю. А потом… Потом он куда-то сгинул и я уже думал, что больше не увижу его

— Полковник, — я кивнул, не вставая. — Каким нечистым духом занесло вас ко мне в столь поздний час?

Лопухин, не дожидаясь приглашения, и опустился в кресло напротив. Его пальцы, длинные и костлявые, нервно перебирали золотой перстень с темным камнем. На какие шиши он купил такой?.. В глазах — холодный расчет, но в уголках губ пряталась тень чего-то, что я не мог сразу определить. Страха? Предостережения?

— Дух, Алексей Петрович, и впрямь нечистый, — ответил он, осторожно подбирая слова. — Его рогатая тень торчит у вас за спиной.

Я кивнул. Начало мне понравилось. Налил ему вина. Лопухин не стал отказываться, но бокал так и остался нетронутым на столе.

— Говорите прямо, полковник. Я не люблю загадки.

— И я тоже, — Лопухин наклонился вперед, и свет лампы выхватил из полумрака резкие черты его лица. — Против вас плетут интригу. И если вы не примете мер, она может вам изрядно повредить.

Я усмехнулся.

— Интрига? В Петербурге? Какая неожиданность.

— В этой замешаны граф Чернышёв и еще некто Левашов, — продолжал он, не обращая внимания на мою иронию.

Вторая фамилия мне тоже была знакома. Хотя видел я его только мельком. Антон Иванович Левашов — секретарь министра внутренних дел, человек с безупречными манерами и слишком уж томным для мужика взглядом. Однако Лопухин произнес еще одно имя, от которое несколько меняло дело.

— Антуан Жан Лавасьер.

— Французский шпион?

— Да. И это один и тот же человек, граф.

Я откинулся в кресле, сохраняя спокойствие.

— И какое отношение это имеет ко мне?

Полковник медленно вынул из кармана сложенный листок бумаги и положил его передо мной. Я развернул. На нем было написано всего несколько слов:

«Анна Владимировна Шварц. Мальчик. Два года.»

Я поджал губы.

— Вы знали? — спросил Лопухин.

Я не ответил. Да и что я мог сказать? Да, была связь. Мимолетная, страстная, глупая, но о ребенке слыхать не приходилось.

— Они хотят использовать его против вас, — словно прочитав мои мысли, сказал полковник. — Компромат, шантаж, давление… И, наверняка, что-то еще, о чем мне не ведомо… В общем, вам нужен человек, которому можно будет доверять.

Я поднял на него взгляд.

— И вы полагаете, что этим человеком можете быть вы?

Лопухин улыбнулся, впервые за весь вечер. Улыбка была холодной, как петербургский туман. Улыбка жандарма, уверенного в своей незаменимости.

— Я бы не стал предлагать вам свои услуги, но в вашем лице, граф, эти люди покушаются на будущность России. И потом, если вы хотите выйти из этой игры живым, у вас нет выбора.

За окном снова заухал филин. Или это был уже не филин? Говорят, что крик совы — предвестие беды…

— Почему у меня нет выбора, господин жандарм?

— Потому, что именно я назначен Чернышёвым в качестве исполнителя этого щекотливого поручения. Более того — меня же нанял и Лавасьер, из чего следует вывод, что шпион и граф действуют порознь. Более того — есть еще третья сила, которая пока что проявляет себя лишь тем, что подбрасывает мне предостерегающие записочки.

Вино в бокале казалось слишком темным, почти черным, как воды Невы в безлунную ночь. Я поднес его к свету лампы — в густой жидкости плавали мельчайшие частицы осадка, напоминающие мне тот вечер два года назад, когда я в последний раз видел Анну.

Тогда тоже шел дождь, и капли стекали по ее лицу, словно слезы, хотя она не плакала.

Лопухин сидел неподвижно, но его глаза — холодные, серые, как петербургское небо перед грозой — внимательно изучали мою реакцию.

— Ваше сиятельство, — начал он, и его голос звучал странно мягко для человека с такой репутацией, — вы должны понять всю серьезность положения. Чернышёв не просто хочет вас уничтожить политически. Он намерен растоптать вашу честь, ваше имя… А уж чего хочет Лавасьер — догадаться нетрудно.

Я резко поставил бокал на стол. Хрусталь звонко звякнул, и капля вина упала на полированную поверхность, как капля крови.

— Моя честь, полковник, — прошипел я, — не так хрупка, как вам кажется.

Полковник достал из внутреннего кармана сюртука еще один сложенный листок бумаги. Когда он развернул его, я увидел строчки, написанные мне незнакомым почерком — твердым, угловатым, с характерным наклоном вправо.

— Что это?

— Письмо госпожи Шварц. Вам.

— Не уверен, ибо никогда не состоял с этой особой в переписке.