— Как дорога? — спросил я, выпуская из объятий жену и подходя к няньке. Коснулся пальцем пухлой щечки Лизы-младшей, пытаясь успокоить. Малышка сморщилась, но плач поутих. Алеша улыбнулся. Уже во сне.

— Утомительно, Алексей Петрович, — вздохнула Елизавета Дмитриевна, поправляя выбившуюся прядь волос. — Петруша бодрился, как солдат, но к вечеру свалился. Малыши капризничали всю дорогу. И вот теперь эта квартира… она огромная. И пока такая… неуютная.

— Неуютная? — Я огляделся. Груды ящиков, покрытая холстом мебель. — Пока, Лиза. Пока. Это лишь стены. Вы — вот кто сделает ее домом. — Я взял Петрушу на руки, несмотря на его протесты.

— Я же капитан, папа! Мне надо корабль спасать!

— Ну что, адмирал, осмотрел свой порт? Где причалим флот?

Он засмеялся, указывая пальцем на дальний угол. Мы прошлись по комнатам — детская, будуар Лизы, мой кабинет — ящики с книгами и чертежами уже ждали — обширная столовая. Лиза постепенно оттаивала, ее глаза уже выискивали места для любимой этажерки, для портретов, для цветов на подоконниках. Нянька унесла засыпающих близнецов в приготовленную детскую.

— Здесь будет твоя крепость, Петр Алексеевич, — указал я сыну на просторный угол в его будущей комнате. — А здесь — верфь. Построим настоящий фрегат. С парусами.

— С пушками? — серьезно уточнил сын.

— Обязательно с пушками, — пообещал я. — Но сперва — ужин и сон. Капитан должен набираться сил для великих походов.

Аннушка накрыла стол в маленькой буфетной — пока что единственном пригодном для жизни месте. Простая еда — куриный бульон, котлеты, картошка — но съеденная в кругу семьи, в стенах нашего нового, пусть и временного, пристанища, она казалась пиром.

Петруша, наевшись, клевал носом. Лиза рассказывала о дорожных впечатлениях, о тревогах за меня, о новостях из Екатеринослава. Я слушал, впитывая эту обыденность, этот якорь, удерживающий меня от полного погружения в пучину государственных игр.

Глядя на уснувшего на руках у няньки Алешу, на Лизу, уже вовсю теребившую старшего брата, на Елизавету Дмитриевну, чьи глаза покидала усталость, сменяясь беспокойством по поводу обустройства, я чувствовал, за что именно я затеял эту грандиозную игру со сталью, паром и золотом. За их будущее. За будущее, в котором Российскаяимперия будет сильной и безопасной.

Плач Лизоньки, не желавшей засыпать в новой кроватке, сопровождал меня до прихожей. Я поцеловал Елизавету Дмитриевну, уже в домашнем чепце и кружевной накидке, взявшей на себя ночную вахту у детских кроваток.

— Не задерживайся, Алеша, — попросила она, и в ее глазах читалась не только забота, но и понимание — дела, которые звали меня в ночь, были неотложны.

— Постараюсь, Лизонька. Спокойной ночи, мои сокровища.

— Столб! — прошептал Ушаков, указывая вверх, в молочную муть.

Иволгин кивнул. Да. Деревянный столб, почерневший от влаги. А выше — едва различимые, толстые, провисающие провода. Железные. Значит, линия старая. Хорошо. Менее критичная для англичан, меньше шансов на сигнализацию обрыва. Но и толще, крепче. Резать будет тяжело.

— Здесь, — Иволгин выбрал место ниже по склону, в небольшой ложбине, скрытой от дороги, которая угадывалась метрах в пятидесяти выше. — Калистратов, кабель! Разматывай, зачищай концы! Ушаков, стража! На дорогу и вверх по склону! Красный фонарь — только если опасность явная. Бережной, разворачивай аппарат. Быстро!

Бережной замерзшими пальцами расстегивал ремни упаковки. Иволгин снял с пояса инструменты: острый, как бритва, сапожный нож с крючковатым кончиком, плоскогубцы с изолированными ручками, моток просмоленной льняной ленты. Он подошел к столбу. Провода висели высоко.

— Ушаков! Плечо! — прошипел он.

Матрос встал как вкопанный, сложив руки замком. Иволгин сунул нож в ножны, зажал плоскогубцы и ленту в зубах, вскочил на плечи Ушакова. Тот не дрогнул, приняв вес капитана. Руки Иволгина схватились за мокрый, скользкий столб. Он полез вверх, цепляясь сапогами за сучки и трещины.

Сердце колотилось так, что казалось, вот-вот вырвется из груди. Каждый шорох в тумане казался звуком шагов часового. Иволгин добрался до уровня проводов. Один из них, нижний, был толстым, вероятно, магистральным. Капитан достал нож. Время замерло. Одно неверное движение — и либо сигнал тревоги на станции, либо удар током в сотню вольт.

Он приставил острие к черной, просмоленной обмотке провода. Надавил. Обмотка поддалась. Осторожно, сантиметр за сантиметром, он сделал продольный надрез, обнажив блестящую, почти не окисленную поверхность железной жилы. Пахло смолой и озоном. Внизу Калистратов протянул конец зачищенного медного кабеля. Иволгин схватил его плоскогубцами, прижал оголенную медь к железу.

Искра! Небольшая, синяя. Он не отдернул руку. Быстро, лихорадочно, начал обматывать место соединения просмоленной лентой, изолируя контакт, делая его незаметным и защищенным от влаги. Пальцы плохо слушались от холода и напряжения. Пот заливал глаза. Ниже Бережной подключил другой конец кабеля к аппарату, установленному на разостланном брезенте. Его руки дрожали.