В этот день ему и правда предстоит попрощаться. Как он думал, из-за живота. Большой раздутый живот сдавливал легкие, сжимал их, так ему казалось, отсюда и одышка, которая вынуждала его то и дело переводить дух.

Январский день, очень студеный, небо низкое, свинцово-серое. Земля, которую нынче долбил могильщик, была тверда, как мостовая этой роскошной площади.

На летучке в восемь Брюнфо доложил, что в деле об убийстве в «Атланте» у них нет ни единой зацепки. Снова и снова он проводил рукой по животу, потому что пил кофе с круассаном и маслянистые крошки прилипли к рубашке, он говорил и водил рукой по животу, говорил и водил по животу, со стороны будто тик.

— Обнаружен мужской труп, личность не установлена. В гостинице этот человек останавливался под чужим именем, зарегистрировался как венгр из Будапешта, но паспорт фальшивый. Администраторша показала, что по-английски он говорил с сильным акцентом, но с венгерским ли, она судить не может. Ребята из лаборатории поработали быстро и основательно, однако ни дактилоскопия, ни криминалистическая одонтология и серология зацепок не дали, в базе данных федеральной полиции соответствий не обнаружено. Безрезультатным оказался и баллистический анализ смертельной пули. Хотя, возможно, чем-нибудь поможет ответ из Европола. Отчет по вскрытию лишь подтверждает очевидное: это была казнь, выстрел с очень близкого расстояния, в затылок. Преступник, судя по всему, ничего в комнате не искал, ничего не украл. Личные вещи жертвы не дали никаких указаний касательно его подлинной идентичности, а тем паче касательно возможного мотива. Ничего необычного не замечено, за исключением свиньи. Да, свиньи. Несколько опрошенных лиц, которые примерно ко времени преступления находились неподалеку от гостиницы «Атлант», а также кое-кто из обитателей соседних домов сообщили, что обратили внимание на свинью, бегавшую на свободе возле гостиницы. Загадочным образом, — подытожил комиссар Брюнфо, — после всех разысканий и опросов по этому делу мы имеем одну-единственную конкретную зацепку, а именно свинью, причем даже не знаем, связана ли вообще эта свинья с убийством. — Он еще раз провел рукой по животу, потом сложил на нем руки, придавил его и глубоко вздохнул. — Итак, господа!

Никто из сотрудников не сказал ни слова. Эмиль Брюнфо вовсе не считал, что они могут умалчивать о чем-то, ему неизвестном, или утаивают мысль, до которой он сам не додумался; он встал и пригласил свой штаб в небольшую комнату для совещаний.

— При таком положении вещей мы ничего поделать не можем, — сказал он. — Остается только, во-первых, ждать ответа Европола на те данные, какие мы им переслали. Во-вторых, свинья. Мы не знаем, кто жертва, но, вероятно, сумеем установить «личность» свиньи. — Он вымученно засмеялся. — Этакая свинья не заявляется в Брюссель туристкой, на самолете, и не разгуливает по центру города. У нее наверняка есть хозяин, от которого она сбежала или который ее выгнал. Стало быть, надо проверить всех крестьян-свиноводов в окрестностях Брюсселя. А в-третьих, самое главное: я хочу знать, что за человек стоял у окна в доме, предназначенном под снос. Возможно, он что-то видел. Возможно, он владелец квартиры или дома. Выяснить это труда не составит. Я вернусь к тринадцати часам и жду доклада. Сейчас мне пора на кладбище.

Нынче вежливы одни только кладбища.

В комнате было слишком жарко, и Давид де Вринд сразу же прошел к окну, хотел открыть. Как выяснилось, открывалось оно лишь как фрамуга, и щелка получалась малюсенькая, даже руку не просунешь. Он глянул вниз на шеренги могильных камней под низким серым небом и спросил, нельзя ли изменить систему открывания, вернее, убрать стопор.

Мадам Жозефина однозначно дала понять, что де Вринду не разрешается называть ее «сестра», здесь ведь не больница. а дом престарелых, не правда ли, господин де Вринд?

Говорила она слишком громко, чуть ли не кричала, за долгие годы общения с большей частью тугоухими стариками это вошло у нее в привычку. Давид де Вринд закрыл глаза, словно тем самым мог закрыть и уши. Окно — «..для вашей же безопасности…» — прокричала или гаркнула она, а ему хотелось только одного: чтобы эта женщина исчезла. Ее казарменный тон он выдерживал с таким же трудом, как и ее деланое дружелюбие, приклеенную к губам улыбку. Он понимал, что несправедлив, но будь в жизни справедливость, его бы избавили от всего этого. Сейчас она стояла рядом, вопила ему в ухо:

— Как чудесно, когда под окном столько зелени, не правда ли?

Он отвернулся, снял куртку, бросил на кровать. Она и ее команда всегда к его услугам, сказала она. Если понадобится помощь или возникнет какая-нибудь проблема, достаточно лишь позвонить по внутреннему телефону или вызвать звонком, вон там, возле кровати, не правда ли, господин де Вринд? Она огляделась, с выражением восторга, словно находились они не в крохотной квартирке, а в номере люкс, раскинула руки и крикнула:

— Вот, стало быть, ваши маленькие владения! Здесь вам будет хорошо!

Это был приказ. Он озадаченно увидел, что мадам Жозефина протягивает ему руку. И отреагировал не сразу. Но в конце концов тоже протянул ей руку, когда она уже хотела убрать свою. После небольшой заминки рукопожатие все-таки состоялось. Ну, всего хорошего, тут она заметила у него на предплечье татуированный номер и уже тихо сказала:

— Не правда ли. — После чего удалилась.

А де Вринд осмотрелся в своих маленьких владениях, удивляясь, что, когда посещал различные дома престарелых и остановил выбор на этом, почему-то не заметил, что все в комнате закреплено и привинчено. Ничего из мебели нельзя ни подвинуть, ни переставить. Не только кровать с ночным столиком, шкаф, наполовину платяной, наполовину’ горка со стеклянными дверцами, но и маленький столик и лавка в форме буквы «Г» возле него были намертво зафиксированы, как и телевизор на стене, даже картина над кроватью — Венеция под дождем, в псевдоимпрессионистском стиле, — повешена так, что снять ее невозможно. Почему Венеция? И почему под дождем? Брюссельцы на склоне лет должны утешаться тем, что в одном из красивейших городов на свете тоже идет дождь? Маленькая встроенная кухонька. Ничего не сдвинуть, не изменить, не поставить по-другому. В том числе и стулья. Все неизменно и окончательно. Де Вринд подошел к шкафу, за стеклом виднелось несколько книг, которые он перевез сюда, они стояли втиснутые меж двумя керамическими подпорками в виде читающих свинок. Подарок от выпускного класса, последнего перед его выходом на пенсию. Он хотел вытащить книги, разложить их тут и там, на столе, на кровати, тогда бы они стали в этой комнате единственной движимостью. Открыв дверцу шкафа, скользнул взглядом по корешкам, раз и другой, потерял уверенность — чего он хотел? Почитать? Правда хотел почитать? Нет. Он стоял и неотрывно смотрел на корешки книг, потом закрыл шкаф. Ему хотелось — чего? Выйти на улицу? Да. Он подошел к окну. Городское кладбище Брюсселя. Под рукой ничего нет. Зато в перспективе. Он оделся потеплее.

От дома престарелых «Maison Hanssens» [26] на улице Арбр-Юник до главного входа на кладбище было всего несколько шагов. Холодина. Серое небо. Кованые чугунные ворота. Он успокоился, заметив птиц — ворон и воробьев. А сколько же здесь кротовин среди могил, никогда он не видел на кладбище так много кротовин, пожалуй, они там вообще не встречались. И повсюду меж ползучими побегами плюща росли грибы, уйма грибов, это… это… название никак не вспоминалось. Знакомые грибы, но все равно несъедобные. Вот и все. Одна могила буквально разворочена, вспорота толстенными корнями огромного дерева. Рядом надгробные плиты, разбитые рухнувшими деревьями или упавшими сучьями. На каменных обломках — мох. Молодые, недавно посаженные деревца подле старых, которые упали сами или были срублены, а теперь лежали и гнили между могилами. На этой ниве смерти деревья тоже умирали и погружались в землю. На старых надгробиях висели гипсовые веночки. Кое-где два-три, несколько веночков лежали и на могильных плитах или рядом. Словно какие-то мрачные дети играли здесь с обручами.