Сорок пять лет назад Эрхарт юным студентом прослушал в Альпахе гостевую лекцию Армана Мунса и с тех пор считал себя его учеником. Аккуратно читал все его публикации. А когда сам впервые опубликовал статью и послал учителю, тот был уже смертельно болен. Муне успел ответить ему письмом, но переписка не продолжилась, поскольку через считаные дни Мунса не стало. Сейчас Эрхарт растроганный стоял у его могилы:

Арман Жозеф Муне 1910–1972

Сбоку от надгробия располагалась небольшая эмалированная табличка с надписью:

На могиле лежали свежие цветы и бутылка водки. И свинки-талисманы. Разной величины и из разных материалов, из пластика, плюша, дерева, керамики — этих свинок Алоис Эрхарт объяснить себе не мог. Сделал снимок. Потом еще один, только надгробие и табличка, без свинок.

Выясняя, где похоронен профессор Муне, ом наткнулся на указание, что на Брюссельском городском кладбище расположена и туристическая достопримечательность: Мавзолей беззаветной любви. И его-то теперь искал. Некий брюссельский барон (его имя Алоис Эрхарт забыл), сколотивший состояние на долевом участии в рудниках Бельгийского Конго, во время поездки в эту колонию безумно влюбился в одну женщину, увез ее с собой в Брюссель, чтобы жениться — «на негритянке!». Это привело не только к бойкоту со стороны благоприличного брюссельского общества, но в первую очередь к некоторым юридическим проблемам, которые он после долгой борьбы, отчасти с помощью лучших адвокатов, отчасти с помощью солидных денежных выплат, сумел преодолеть. Любовь барона выдержала все бури. «Пусть лучше меня с этой женщиной будут бойкотировать, чем уважать без нее!» Свадьбу в конце концов разрешили, но из приглашенных гостей не пришел никто, кроме старой чокнутой графини Адольфины Марат, которая после церемонии устроила у себя во дворце чаепитие. Свидетелями на бракосочетании были двое рабочих, они ремонтировали люк канализации на улице перед загсом и за пятьдесят франков (каждому) согласились на четверть часа прервать работу. Графиня Марат, подвергнутая остракизму из-за того, что приглашала на прием в честь этой пары, оправдалась легендарной фразой: «Коли он готов дать этой женщине свое имя, то я вполне могу угостить ее чаем!»

Эта женщина — ее звали Либелюль (профессор Эрхарт запомнил: Стрекозка) — вскоре, в 1910-м, умерла родами, произведя на свет мертвого сына, удушенного пуповиной. Барон… ах, ну да, его звали Каспере, Виктор Каспере, обезумев от боли, поручил французскому архитектору построить на Cimetiere de la Ville [33] роскошный мавзолей для своей любви, святилище с отверстием в крыше, проделанным с таким расчетом, что каждый год в день и час кончины возлюбленной на ее саркофаг падало пятно света в форме сердца.

Профессор Эрхарт хотел это увидеть. И надеялся, что к такой достопримечательности его приведут указатели и таблички, однако ничего подобного не нашел. Здесь что же, несколько городских кладбищ? И он не на том?

Он уже добрался до постройки, которую приметил издалека и перед которой успело собраться довольно много людей.

И очень удивился, увидев среди собравшихся его, да, это бесспорно он, огромный, внушительный, — тот самый полицейский, что допрашивал его в гостинице, без сомнения, тот самый здоровенный комиссар. Эрхарт остановился, глядя на него, и их взгляды встретились. Профессор не был уверен, узнал ли его комиссар, который вдобавок тотчас отвлекся: двое мужчин, быстро подошедшие к нему, поздоровались, обменялись с ним несколькими фразами, а потом вошли в здание, в крематорий, как теперь разглядел Эрхарт.

Присутствие на кремации жертв убийства не входило в обязанности комиссара Брюнфо. Да и с точки зрения дознания причин для этого не было. После убийства труп реквизируют и производят судебно-медицинское вскрытие. Затем дают разрешение на похороны. Если личность убитого установлена и у него есть родственники, похороны организуют они. Если личность не установлена, то в течение 48 часов после вскрытия производится кремация за счет города. Муниципалитет присылает чиновника, тот контролирует документы, подтверждает, что касательно покойного так или иначе сделаны определенные записи, зачитывает приблизительно пятиминутный текст о преходящности жизни и вечном покое, чтобы согласно директивам ЕС обеспечить минимум достойного человеческого погребения, а затем гроб опускают в печь. Позднее пепел развеивают на лужайке подле крематория, в общем-то просто высыпают и на столбике прикрепляют табличку с именем или, коль скоро таковое не установлено, с шифром полицейского досье на покойного. Вряд ли подозреваемый, а тем паче сам преступник явится на церемонию, место и время которой никому, кроме ответственных чиновников, не известно. Впрочем, публики всегда хватало — людей, что регулярно гуляли на кладбище, пенсионеров, вдов, мамаш с детскими колясками, которые жили неподалеку и останавливались из уважения или любопытства.

Кстати, комиссар Брюнфо пришел сюда не из-за расследования, а потому, что нынче был день кончины его деда. Много лет назад у могилы деда, героя бельгийского Сопротивления, еще собиралось по этому поводу впечатляющее, но с каждым годом мало-помалу убывающее число людей. Рассказывали разные истории, пили водку, пели песни. Под конец «Брабансонн» [34] . Когда доходили до строчки «Les peuples libres sont amis!» [35] , взволнованно распевающие, прямо-таки горланящие старики выглядели как банда сумасшедших. А при словах «Le Roi, la Loi, la Liberte!» [36] кто-нибудь жестом, словно дирижер, всегда вдруг останавливал хор и восклицал: «Иметь всё нам не дано! Or чего мы можем отказаться?» И все: «От короля!» — «А от чего не можем?» Все: «От закона и свободы!»

Подростком Эмиль Брюнфо побаивался этих ритуалов, экстаз у могилы вызывал у него неловкость, а запах нафталина, каким веяло от костюмов стариков, он принимал за запах пороха. Позднее, после смерти родителей, он проникся восхищением и уважением к человеку, который в детстве так пугал его, более того, стал им гордиться! А впоследствии, когда из тяжелеющих слезных мешков готовы были пролиться слезы и ему хотелось обнять людей, что год за годом собирались у этой могилы, в живых не осталось уже никого, кто помнил деда и его подвиги. И все-таки он каждый год в этот день приходил сюда и в одинокой задумчивости проводил целый час у могилы. Поскольку же сегодня обстоятельства сложились вот так, он затем прошел дальше, к крематорию, где как раз кремировали «его объект». Он не ждал от этого подвижки в дознании — и тем больше удивился, увидев там человека, с которым беседовал в ходе опроса на месте преступления. Сперва человек просто показался ему смутно знакомым, и только минут через десять он сообразил, откуда его знает. Сразу же выбежал из крематория, но того человека уже не было. Брюнфо обегал несколько кладбищенских аллей, однако найти его не сумел.